пришлось мотаться по своему уезду, так что даже не было времени задуматься, о том, каково там Михаилу в камере тюремного замка. У помещиков Воеводиных сгорело зернохранилище, и они обвиняли в этом соседей, с которыми у них были извечные дрязги по непонятным причинам ещё со времен предыдущих поколений. В другой деревне мужик напился какой-то дряни и зарубил всю семью топором. Утром он проснулся весь в крови и сдался местному старшине. Трегубов сразу вспомнил слова пристава, о том, какие в губернии бывают преступления, когда вошел в избу, из которой сразу же и выскочил совсем бледный, чтобы глотнуть свежего воздуха. И везде сифилис. Трегубов, напуганный словами Александра Францевича, старался никого лишний раз не касаться и при любой возможности мыл руки.
На второй из этих двух дней, уже вечером, Иван возвращался домой со службы. Коня он оставил в конюшне при полиции. Он снимал две комнаты с отдельным входом в доме на Петровской улице, которая была параллельна Киевской. В этой части улицы дома были попроще, чем те, что ближе к Посольской, и достаточно большая часть из них сдавалась либо целиком, либо по комнатам.
Ивану пора уже было думать, как переселиться за город или в пригород, ближе к деревням и посёлкам, за которые он сейчас отвечал. Но он никак не мог придумать, как решить вопрос с сестрой. Их мать умерла при рождении Софьи, а отец по причине долгов наложил на себя руки. Софья училась в женской гимназии на Посольской улице, поэтому Иван и снял комнаты поближе к ней. Но сейчас ему приходилось ежедневно уезжать из города в удаленные уголки губернии. Это его выматывало. Но другого решения пока не было – иначе придется возить её в Тулу из деревни, что было совсем неудобно.
Около двери своего жилища Иван заметил какого-то человека. Подойдя ближе, он узнал Николая Канарейкина, их с Михаилом однокашника по Тульской гимназии, по так называемому благородному пансиону. После гимназии Николай, сын одного из самых богатых тульских купцов, уехал жить в Москву и поступил на историко-филологический факультет Московского университета.
– Трегубов, дай-ка я посмотрю на тебя в мундире. Какой ты серьёзный! – нарочито громко заявил Николай. – Не знал, что ты пошёл служить в полицию.
– Ну не все вокруг дети миллионщиков. Дай обниму, дружище.
– Да, матушка мне писала про беду, приключившуюся с вашим семейством, – отстраняясь проговорил Николай.
– Что же ты на улице, а не в доме? – сменил неприятную для себя тему разговора Иван.
– Софья не пустила, – ухмыльнулся Николай. – Говорит, не помнит меня, а ну как я злодей и решил дом обнести. Но, я смотрю, теперь тульским злодеям не поздоровится!
– Проходи.
Дверь открывалась сразу в комнату, которая служила и сенями, и гостиной, и спальней Ивана. У печи стояла железная кровать. Посреди комнаты – простой деревянный стол, накрытый чистой скатертью, и четыре стула вокруг него. Около печи стоял ещё один стол, на котором была сложена посуда. У окна – комод, а у двери – вешалка для одежды. В комнате их встретила девочка с косичками, в гимназическом платье, лицом совершенная женская копия Ивана.
– Что, небогато? – поймал Иван взгляд Николая. – Софья, что ж ты друга моего на улице продержала?
– Не знаю я, друг он или бандит, – ответила девочка и поджала губы.
– Как уроки?
– Пошла делать, потом спать. Скорей бы уже учебный год кончился.
– Осталось меньше месяца, потерпи.
– Спокойной ночи. Ужин в печи, – Софья бросила подозрительный взгляд на Канарейкина и скрылась за дверью второй комнаты.
– Не доверяет, – ухмыльнулся Николай.
– Так, что у нас тут… картошка и остатки вчерашнего окуня, – проговорил Иван, осмотревшись. – На двоих хватит.
– Я с собой захватил хлеба, буженины и, внимание, – сказал Николай, доставая из сумы бутылку горилки.
– Что ты! Мне же завтра с утра на службу!
– А ты не злоупотребляй. Так, где у тебя посуда?
– Вон там, – показал урядник, снимая портупею с револьвером в кобуре. – Аккуратнее, не испачкай костюмчик, небось дорогой.
– Ага, из самой Вены заказывал, – ответил Канарейкин, накрывая на стол. – Сколько мы не виделись?
– Пару лет точно.
Друзья уселись за стол. Иван ещё раз посмотрел на друга. Он сильно изменился: и так длинный нос стал ещё длиннее. Николай теперь носил очки в круглой оправе, которые ему придавали серьезный и интеллигентный вид, при этом увеличивая небольшие, близко посаженные, глаза.
– Я так понимаю, что ты в связи с продажей имения пошёл на службу. Мог бы сказать мне, глядишь, мы бы с батюшкой что получше предложить могли бы. Ты человек серьезный и надёжный.
– Спасибо, но я сам.
– Экий ты гордец! Ну, давай, за встречу.
Трегубов только пригубил, в то время как Николай быстро проглотил содержимое своей рюмки и снова её наполнил.
– Торотынский мне тоже предлагал работу, – вспомнил Иван и помрачнел. – Миша в тюрьме.
– Да ты что! – Канарейкин оторвался от еды. – Как он там оказался? Состоял в ячейке?
– В какой ячейке? – не понял Трегубов. – Застрелил капитана Медведева, помнишь его?
– Нет, не помню. На дуэли что ли?
– Нет, старое охотничье ружьё его батюшки случайно выстрелило.
– Ну дела! – проговорил Николай. – И что теперь?
– Пока не знаю, идёт следствие.
– Но что теперь? Каторга?
– Не знаю, говорю. Пытаемся разобраться, помочь ему.
– А помнишь, как нас троих Марков поймал за курением? – спросил Канарейкин.
– Конечно, помню. А ты помнишь, как Михаил сжёг журнал опозданий, и всё заново считать начали?
– Тоже помню. Давай за него, – Николай выпил ещё рюмку. – Ты что-то халтуришь, Трегубов.
– Говорю, завтра на службу. Как раз Михаилом нужно будет заняться.
– Тогда ладно, а я выпью, устал с дороги, – сказал и сделал Канарейкин.
– Конечно, отдыхай.
– А помнишь, как тому же Маркову, который нас поймал, глобус со шкафа на голову упал?
Иван и Николай рассмеялись до слёз.
– Это Господь! Он всё видит! – сказал Николай, снова наливая себе.
– Да брось ты, он хороший и умный человек. А ты не гонишь?
– Да кто же спорит про него? Соглашусь, наши преподаватели молодцы были, только мы не понимали этого тогда. А про горилку не боись, – сейчас допьём, и домой пойду. Завтра тоже дела.
– Расскажи, как там, в Москве?
– Всё то же самое, ничего необычного.
– Говорят, Исторический музей открыли для посещений?
– Открыли, но я там ещё не был, поэтому ничего не смогу рассказать. Слышал только, что ещё не вся экспозиция готова.
– Ну а как у тебя дела, как учёба?
– А что учёба? Всё нормально. А вот в университете хуже становится.
– Что такое?
– Будут новый устав на
