Германа.
— Я могу задать вопрос?
Киваю. Сейчас мне не молчание нужно.
— У вас так и не случилось разговора? Нормального разговора…
— Мам…
— Нет? — мама немножко хмурится. — А помнишь…
— Мам, — я вытягиваю руку.
Теперь я не откажусь от молчания. Умеет мама все взять и перевернуть.
— А помнишь, как ты требовала, чтобы я вела разговоры с твоим отцом, м? — смотрит на меня прямо.
— Это другое…
— Чего ты боишься, Фиса? — мама тяжело вздыхает. — Герман и нас заколебал с тем, что приходил и требовал того, чтобы ты с ним поговорила. Нам бы его с лестницы спустить, лицо подправить, но ты потребовала, чтобы мы были к нему ровными и отстраненными, потому что ты все решила.
— Да! — повышаю в отчаянии голос и замолкаю, испугавшись, что Афинка может проснуться.
— Молодец, — мама мягко улыбается, — но, видимо, решить будет маловато, верно? Так вот, чего ты так боишься в разговоре с Германом?
— Я не хочу с ним разговоров…
— Ути-пути, — мама смеется, и в уголках глаз расцветаю морщинки. — Я тебя вырастила, Анфиса, пережила твой подростковый бунт, и могу точно сказать, что ты хочешь, но боишься.
— А что он мне скажет? — фыркаю я. — Назовет бревном в постели?
— Ну, назовет, — мама скрещивает руки на груди. — Что дальше?
— Это обидно…
— Ну, обиделась ты, — мама кивает, — да, очень сильно обиделась, поэтому сама ему в ответ что-то говоришь, верно?
Моя мама — та еще заноза, и сама виновата в том, что позвала ее заглянуть ко мне и попить чайку.
И она права, я боюсь не того, что Герман завалит меня претензиями. Я боюсь того, что меня прорвет перед ним на отчаянные эмоции, в которых я буду слабой.
А я не хочу быть рядом с ним слабой.
Он потерял эту привилегию, когда выбрал другую женщину.
— Мам, ты хочешь сказать, что я должна была его простить? — я иду в атаку, чтобы и перед мамой скрыть себя настоящую. — Да?
— Тон смени, — мама хмыкает. — Ишь ты. Опять подростковую волну ловишь? Я говорю, что тебе не помешал бы серьезный разговор с Германом с разбором полетов. А простить или не простить… Это не я за ним была замужем, чтобы такие советы давать. Твоего отца я поняла и простила, но ваших отношений это никак не касается.
— Да знаю я, — пристыженно отвожу взгляд. — Извини… Я сама не своя.
— Конечно, бывший муж женится, — разочарованно цыкает. — А должен был сидеть на коврике у порога.
Вновь смотрю на маму. Зло и обиженно.
— Я сама женщина, Фиса, — мама смеется, — и понимаю, почему ты бесишься. Ты не отпустила Германа, а чтобы закрыть с ним вопрос, надо довести все до конца.
— Теперь ему не нужны разговоры, — закрываю глаза и вздрагиваю, когда на столе вибрирует телефон.
Смотрю на фотографию Германа на экране смартфона, сдуваю локон и принимаю звонок:
— Слушаю.
— Везу Бориса.
— А что так? Знакомство не задалось? — едко спрашиваю я, а мама напротив приподнимает брови. — Не случилось радуги и единорогов.
— Скоро будем, — игнорирует мое злое и презрительное ехидство и сбрасывает звонок.
— Это было в твоем стиле, — Мама откидывается на спинку стула, — в твоем стиле пятнадцатилетки.
Глава 13. Да пошла ты
Вежливо попросила маму уйти после звонка Германа. Словила себя на мысли, что я повела с мамой грубовато и резко, но я не хотела, чтобы мама присутствовала при возможных разборках с сыном или Германом.
Она вздохнула, но не стала ничего говорить или настаивать на том, чтобы быть рядом и оказать поддержку.
Не нужна мне сейчас поддержка.
Я должна сама понять, в каком направлении сейчас двигаться, и было бы неплохо самой найти точку опоры, что у Германа не было возможности меня расшатать внезапными новостями о свадьбе.
Когда слышу, как щелкают ключи в замочной скважине, я выхожу в прихожую. Дверь распахивается и в квартиру вваливается рассерженный Борька.
Как же он сейчас на отца похож, будто я и не участвовала в его рождении. Чернявый, с горящими глазами и четкими черными бровями.
Ох, не хочу думать, скольким девочкам он уже успел запасть в сердечки.
— Привет, — тихо говорю я.
— У папы новая телка, — Борька бросает в угол рюкзак и зло скидывает с ног кроссовки, которые летят в разные стороны.
Скрещиваю руки на груди.
— Довольна? — волком смотрит на меня и сбрасывает куртку на пол. — Ты знала? Знала о ней, да?
Я молчу.
— Да пошла ты, — скалится на меня.
Шагает мимо, скрывается в коридоре, и я вздрагиваю, когда хлопает дверь. Закрываю глаза и медленно выдыхаю, пытаясь выровнять сердцебиение.
Поскрипывает дверь.
В прихожую заплывает Герман. Делаю предположение, что сына нас выскочил из машины и побежал впереди планеты всей домой, а папаша его неторопливо последовал за ним.
Мог же просто уехать.
Нет же.
Как он может просто уехать? Раз он тут, то зайдет потетешкаться с Афинкой и потрепать мне нервы.
— Что-то Борька не в восторге, — цыкаю я. — Я бы сказала совсем не в восторге.
Проскальзывает мысль, что я хочу пожаловаться Герману на то, что наш сын послал меня и что надо ему провести воспитательную беседу, как отцу, но это лишнее.
— У меня была идея запереть его в комнате до момента, пока он не успокоится, но это было бы как минимум непедагогично, — вздыхает он.
— Наверное, твоя телочка не так представляла знакомство с подростком?
— Телочка? — Герман усмехается. — Анфис, серьезно, что за выражения?
За своей ревностью и злостью я не в силах себя контролировать, но я предпринимаю попытку выкрутиться:
— Я лишь повторяю слова твоего сына.
— Ему надо остыть.
— Ну и, конечно, он остывать будет со мной? Да? — голос мой сочится ехидством. — Как удобно. Раздраконил его…
Герман молча стягивает туфлю с правой стопы, поддев носком пятку. Потом вторую.
— Что ты делаешь?
— Если продолжит истерить, то будет делать это в моем присутствии, — пожимает плечами и деловито скидывает пиджак. — И я ведь ты тоже об этом сейчас своими намеками
