и укрепление научного авторитета института состоит, на мой взгляд, в том, что он:
(а) сумел сохранить климат свободомыслия, конструктивных дискуссий, неприятия интриг и склок, сложившийся в институте благодаря усилиям Виталия Владимировича, поддержанным всем коллективом;
(б) сохранил, по возможности, кадровый состав института, прежде всего ведущих специалистов, и немало посодействовал пополнению коллектива молодыми учеными, окончившими институтскую аспирантуру или приглашенными со стороны;
(в) сыграл ведущую роль в создании журнала «Современная Европа», став его шеф-редактором с первого номера, вышедшего в свет в марте 2000 г.;
(г) был инициатором и председателем редколлегии уникальной серии фундаментальных монографий, посвященных странам и общим проблемам Европы, под общим названием «Старый Свет — новые времена».
Последние три года жизни и директорства Николая Шмелёва были неимоверно трудными. Он проводил в последний путь жену, с которой прожил более 40 лет; резко ухудшилось зрение из-за отслоения сетчатки, и возникла угроза полной слепоты, начались сердечные боли и перебои. Он тянул, как мог. Я иногда заходил к нему, не имея никаких дел, а просто выкурить вместе по сигарете и обменяться парой слов, и порой было видно, как тяжко ему приходится. Вечером 6 января 2014 г. сердце не выдержало.
Я убежден в том, что оно в огромной степени не выдержало из-за нараставшей боли, вызванной тем, что происходило в стране. Воспринимал он это как трагедию — России и свою, личную. В 2000-е гг., в поисках ее истоков, Шмелёв не раз обращается к истории России XIX и XX вв. «Основной итог периода российской истории с 1917 по 1953 г., — пишет он в одной из статей, — заключался … в том, что лучшая и в умственном, и в нравственном, и даже в физическом отношении часть нации была по тем или иным причинам за эти годы уничтожена»[9]. Он обращается и к истории русской интеллигенции, отмечая ее склонность, «начиная, как это ни прискорбно, еще с декабристов, к насилию», разрушительной пропаганде[10]. Так было в 1917 г. и вновь в 1991 г., когда демократическая интеллигенция своими руками сотворила реформаторов из своей среды, докторов наук и профессоров, которые «оказались по всем повадкам — те же большевики, только с другим знаком»[11].
Шмелёв отвергал эту идейную традицию русской интеллигенции с позиций умеренного, можно сказать, просвещенного консерватизма, опирающегося на заповеди христианства, на такие нравственные ценности, как семья, традиции, верность отечеству и государство, выступающее гарантом законности и порядка. Та же система ценностей просматривается и в его воспоминаниях — не в виде сентенций, а в том, как ведет себя автор в различных эпизодах, как комментирует и оценивает действующих лиц.
Шмелёв существенно дополнил воспоминания в 2001–2005 гг.
Я не знаю, правильно ли заканчивать в миноре мои воспоминания о замечательном человеке и моем друге Николае Шмелёве, но у меня не выходят из головы два текста, в которых он подытоживает свою жизнь. Первый — из его интервью в 2009 г. Вопрос журналиста и его ответ: «Николай Петрович, если бы знали, чем дело кончится, стали бы печатать вашу статью „Авансы и долги“?» — «Нет, лучше бы я про любовь писал»[12].
Здесь как будто все ясно, но остается вопрос: когда Шмелёв пришел к выводу, что нынешней власти его экономические взгляды и рекомендации не нужны? Конечно, не накануне интервью. Скорее всего, если не в конце 1990-х, то в начальные годы президентства В. В. Путина и уж никак не позже 2003 г. Несколько утешает лишь, что властители не вечны, а подчас и скоротечны. Тем, кто сменит их, придется выбираться из экономической ямы, вырытой предшественниками, и тогда, глядишь, пригодятся советы Николая Петровича Шмелёва.
Второй текст — концовка его мемуаров. Три звездочки, закрывающие последнюю главу, и заключительные строки: «Нет, не понимаю! Ничего не понимаю. И не понимал никогда. В этом, похоже, и заключается она, моя жизнь, — от начала и до конца. И если разбираться, то ничего, кроме недоумения, в ней, по сути, и не было. Немного? Конечно, немного. Но что поделаешь, так оно, к сожалению, и есть. Боже, „как грустна вечерняя земля…“»[13]. Первое впечатление — шоковое, а потом вдруг прозреваешь, что отважиться на такое признание может только человек, который не боится того, как он будет воспринят. Это мало кому дано. И это сказано человеком высокого полета мысли, многое повидавшим, осознавшим скоротечность нашего бытия, относительность наших знаний и непостижимость смысла самого существования Homo sapiens в бесконечной в пространстве и времени Вселенной.
И еще: автор мог позволить себе такую самокритичную концовку. Мы можем понять это и — не согласиться. Если суждено России преодолеть нынешний сверхкритический период своего бытия и встать на путь национально-государственного возрождения, то среди имен из далекого прошлого, воскрешенных в ее памяти, будет и Николай Петрович Шмелёв — выдающийся ученый, мыслитель, проницательный и вдумчивый писатель, достойный гражданин, патриот и глубоко русский человек.
Николаю Шмелёву
К семидесятилетию
Июнь как подгадал. Он радует погодой
В твой юбилей. И благостный закат
Дарует от щедрот своих природа.
Да невдомек ей странность поздних дат,
Когда не разберешь, то ль плакать, то ль смеяться,
Перебирать лета иль в стол — под сургучом.
А впрочем, есть друзья. Куда от них деваться?
Придут и скажут, кем слывешь и что — почем.
А ты внимай друзьям и веселись с друзьями.
Потом, наедине, уйдешь в свою весну.
Чем дальше, тем прочней в плену нас держит память
И тем привычней мы живем в ее плену.
Давай-ка, друг, с тобой в июньский долгий вечер
Пройдемся не спеша забытою Москвой.
Арбат, и Пашков дом, и мост в Замоскворечье.
И Альма-матер, вновь на Моховой,
Где кто-то нам читал про время и пространство,
Да не сказал никто, как проходить круги.
Прошли! А Бог решит, оправданы ль Авансы
И все ль сполна оплачены Долги.
С тобой сегодня все. И те, кто уж далече.
Мы живы, и судьбу нам не о чем просить.
А семьдесят, мой друг, сочтем за повод к встрече,
Особь, коль выпить есть и есть чем закусить.
18 июня 2006 г.
Ю. А. Борко
Каким я помню ушедшего друга
С Николаем Шмелёвым мы впервые встретились более полувека назад — в ту незабываемую эпоху, когда духовно формировалось наше общее с ним поколение
