будут такими, но мы-то с вами хорошо знаем, что это не так. Это должно быть полностью вассальное к нам государство, и лояльное, причем на долгие века.
Алексей Петрович усмехнулся, но зло — ничего он своему «батюшке» не простил и не забыл тех картин, что видел в Твери. Но если есть возможность использовать к пользе своего лютого врага, то почему бы это не сделать, ведь каштаны из костра лучше таскать чужими руками.
— Государь, прости. Это сейчас разоренная Ливония откровенно слаба, и наводнена верными тебе войсками. Да и народца там мало, чтобы нам силу противопоставить, да и денег у твоего родителя в казне маловато будет. Но это нынче, а вот дальше многое чего случиться может.
Заговоривший Ромодановский посмотрел на Толстого, тот наклонил голову, чуть кивнул, и князь-кесарь продолжил говорить пусть тихо, но зато каждое его слово падало тяжелым камнем:
— Петр Алексеевич слишком деятелен и умен, да и в хитрости ему не откажешь. А потому не примирится с уготованной ему ролью, как в заморском театре происходящем. Сейчас он в альянсе с Карлом — и если сговорятся душевно, то большую опасность для нас представлять будут.
— Особенно, если короля Фридрикуса они вдвоем одолеют, тогда снова силу свою почувствуют, а со временем и в полной мере ее обретут. — Толстой поблескивал глазами, говорил тихо, словно чего-то страшился. И посмотрев на царя пристально, бывший приверженец царевны Софьи, продолжил приводить такие доводы, которые казались убедительными:
— Смотри сам — Мемелем Меншиков овладел, взяв на шпагу. Отдаст ли этот городок Пруссии обратно ливонский король? Сомнительно, государь, так тебе прямо скажу. Он вцепится в него намертво, ибо через сей град вся хлебная торговля великого княжества Литовского идет. Это зачем огромных доходов в казну лишаться⁈ А для любой войны деньги нужны, и много — они есть ее кровь, без них войско большое не создашь. Но это полбеды…
Толстой остановился, еще раз переглянулся с Ромодановским, и теперь заговорил князь-кесарь, уже жестко:
— Нам не удалось погубить «кукуйского чертушку», зело осторожен он и людьми верными окружен, да и «потешные» его грозную силу пока представляют. Ты сам не решился убить его, государь, когда раз единый с ним встретился. Впрочем, и тебя лишить жизни не смогли…
Ромодановский усмехнулся, Алексей встретился с тестем взглядом — и прикусил губу, понимая, что Иван Федорович прав.
— В Риге убить Петра было невозможно — там ведь находился Карл со своими шведами. А ежели родитель твой и шведский король над Фридрикусом победу одержат, то наша нерасторопность, и твое нежелание сейчас погубить его, многие нам беды принесут. Вот сам посмотри — армия у него своя есть, и флот тоже, пусть нам деньги большие выплатить должны. Это раз…
Ромодановский загнул палец на правой руке, тяжело дышал — все же тучный человек, да и возраст по нынешним временам хоть не старческий, но уже пожилой, как говорится, «в летах».
— Фридрикуса побьют, в том я уверен — и все талеры с него вытрясут, ломаного гроша в сундуках и ларцах не оставят — шведы это хорошо умеют делать, да и сам Петр Алексеевич скуповат и своего тоже никогда не упустит. Это уже два, государь. Он нам монетой отдаст за корабли, оружие и мундиры, а мы его на свое несчастье сами его вооружили и снарядили. А там и три будет — не только свой кусок Померании возьмет, мыслю, что и другие куски от прусского наследия отщиплет, пользуясь удачным моментом — ведь победу всегда таким макаром закрепляют.
Князь-кесарь шумно вздохнул, достал платок и вытер вспотевший лоб. Толстой только кивал на его слова, полностью согласный с царским тестем. А тот перевел дух и загнул третий палец:
— Почувствует родитель твой силу, скоро почувствует — жилы распирать будет. И к себе Курляндию подведет, примет под свою руку. Но не сразу — поляков прежде Каролус побьет, и крепко — он на Августа зело гневается. И на престол своего Станислава Лещинского поставит. Не знаю, что удумают, но Меншиков хитер — вот кого жизни лишить надобно. И будет у него тогда крепкая держава, сам посуди — Ливония с герцогством Курляндским, Мемель и вся Померания — настоящим королем станет!
— Так оно и будет, государь, — кивнул Толстой — улыбку выдавил нехорошую, кривую, чуть ехидную. Но тесть заговорил дальше:
— И тогда, государь, «герр Петер» при поддержке шведов на нас пойдет в силе тяжкой — Ингрию отбирать со своим любимым «Парадизом», а Карл займет Карелию с Выборгом. А мы вряд ли эти земли за собой удержим, и это только началом наших бед станет…
Ромодановский выдавил из себя улыбку, покачивая головой и смотря на царя как на неразумного ребенка.
— И знаешь, Алексей Петрович, когда это будет? А как только родитель твой осознает, что обратной дороги на Москву у него нет, вероотступник он ныне для православного люда, анафеме преданный патриархом. И чем скорее это произойдет, тем опаснее он станет, врагом лютым. Но время у нас есть, и много — года три. Успеть только надобно…
Ромодановский настолько крепко сжал пальцы в кулаки, словно душил кого-то за шею — все стало настолько предельно ясно, что Алексей Петрович непроизвольно кивнул…
Сподвижник царевны Софьи и царя Петра, П. А. Толстой — сейчас ему 73 года…
Глава 9
— Жаль, что брат мой Фридрикус настолько торопился по делам нужным, что оставил все свое добро, даже грязные исподники. Что ж, тогда придется эти тряпки отвезти в Берлин и там отдать королю Пруссии при встрече. Странно, что ее так сильно добивались, а когда она состоялась, то почему-то бежали, а перед этим приняли купание в реке.
Петр Алексеевич говорил с нескрываемым сарказмом в голосе, а на губах застыла улыбка, больше похожая на гримасу. Бывший московский царь не радовался победе, вернее не был удовлетворен ее итогом — все же прусский король Фридрих-Вильгельм оказался невероятно удачливым, и как-то сумел удрать, ухитрившись не попасть в плен, хотя одному
