лет?
— Двад… девятнадцать, — поправился я. Теперь снова нужно было врать.
— И ему девятнадцать.
Она со мной возилась, словно с маленьким. Я послушно сел на табуретку, которую мне торопливо придвинули, взял стакан и сделал несколько глотков. В голове по-прежнему шумело. Мысли путались. Усилием воли я попытался собрать их воедино, но у меня ничего не получалось. Если к сегодняшнему утру я уже немного успокоился и стал относиться к произошедшему со мной как к интересному и забавному приключению, то сейчас я окончательно понял, что здорово влип. Кажется, не получится у меня закосить под студента. Недолго музыка играла. Всего пару дней я успел попеть с пацанами «Звезду по имени Солнце» и «Алюминиевые огурцы» под гитару. Нужно срочно придумывать, как возвращаться назад.
Итак, час от часу не легче. Парень, за которого меня все принимают, скончался в больнице, и скоро об этом узнают все. Такие новости невозможно скрыть, как ни старайся. Он больше никогда не появится в общежитии. У Вальки больше нет лучшего друга. Они больше никогда не сходят вместе на «Кобру», не споют под гитару «Алюминиевые огурцы» и «Пачку сигарет», сидя на черной лестнице общежития, не съездят на картошку, не будут делить консервы, которые заработали, таская ящики в подвале у Арсена. В студенческих конспектах Матвея, которые я нашел на полке, больше никогда не появятся новые записи и рисунки на полях. Он больше не споет на рок-концертах, держа на плечах свою девушку. Валька, конечно, будет искренне горевать об утрате, но потом заживет своей обычной студенческой жизнью. В институте будут долго обсуждать случившееся, но со временем забудут, и все пойдет своим чередом. На мое место подселят нового соседа.
Скорее всего, из больницы скоро позвонят и в университет. А оттуда уже обязательно сообщат в общежитие. Обязаны сообщить. А это значит, что мне уже категорически нельзя туда возвращаться. Мое появление на пороге комнаты будет выглядеть более, чем странно. Я даже представил себе огромные вытаращенные глаза Вальки на простодушном добром лице. Получается, что я, только-только привыкший к нехитрому быту и макаронам по-флотски, снова остался один в совершенно чужом мире, и все, что у меня есть — это чужая одежда и чужой студенческий билет. Где бы разыскать того, что ради развлечения решил кинуть меня сюда, и надавать хороших тумаков? Ладно, фиг с ним. Как мне вернуться?
Пока я допивал воду из обычного граненого стакана и потихоньку приходил в себя, женщина уже кому-то звонила по телефону, явно волнуясь и постоянно поправляя край пышной прически. Точно такую же носила в молодости моя мама. Меня вдруг осенило: а что, если этот Матвей — какой-то мой дальний родственник? Троюродный дядя, например. Бывает же такое, что дальние родственники оказываются очень-очень похожими друг на друга. Да, зря я особо не обращал внимания на фотографии родных в семейном альбоме и торопливо их пролистывал, когда видел лицо какого-нибудь дяди Пети, которого никогда в глаза не видел. Вот зачем, оказывается, нужно знать свое фамильное древо.
Краем уха я слышал разговор дамы, очевидно, с кем-то из руководства.
— Николай Васильевич, тут к Ремизову пришли. Родственник. Ну, к парню, которого недели две назад привезли после ДТП на Дмитровке… Да, хорошо. Да, попросила его подождать. Плохо мальчишке стало от новостей, дала воды. Молодой совсем. Сидит тут на лавочке, белый весь. Жаль его.
«Как Склифосовский!» — вдруг промелькнуло у меня в голове. — «Тот тоже был Николаем Васильевичем». Внезапно на ум пришел сериал, который крутили не так давно. Минут через десять появился хмурый высокий лысоватый мужчина в очках, тоже в белом халате, который с усталым и озабоченным видом кивнул сотруднице регистратуры, как-то чересчур долго и внимательно смотрел на меня, а после — спросил:
— Вы родственник Ремизова?
Я кивнул. Врач продолжал пристально и задумчиво смотреть на меня. Его лицо выражало крайнее удивление.
— Невероятно! Одно лицо…
— Что, простите?
— Да так… Извините, я о своем. Пройдемте.
Я двинулся вслед за врачом по длинному коридору. Хотя моя голова и была забита мыслями об услышанной новости, я все же оглядывался вокруг. Государственная больница восьмидесятых мало чем отличалась от современной. Те же стены, покрашенные в нейтральный цвет, тот же запах столовой, лекарств, хлорки и чего-то еще… Еще учась в школе, я как-то загремел в больницу с аппендицитом и провалялся там больше недели. Типичная больничная безрадостная атмосфера: капельницы, уколы, каша на воде, усталые замученные медсестры…
Мимо меня на каталке провезли парня без ноги, видимо, после операции. Лицо его было мертвенно-бледным. Рядом шли люди в белых халатах. Медленно проковыляла на костылях девушка с перебинтованной головой. У какого-то кабинета терпеливо дожидалась своей очереди старушка с костылями и документами в руках. Другая женщина — с заклеенным глазом — пыталась с боем и скандалом прорваться в кабинет.
Увиденное немного встряхнуло меня и оторвало от грустных размышлений. Да уж, если тебе кажется, что все плохо, иногда достаточно просто зайти в любую больницу. Всегда найдутся те, кому еще хуже. Я хотя бы на своих ногах пришел, и оба глаза у меня видят. Нужно думать, что делать дальше. Куда я пойду? Денег на гостиницу нет. Нет даже паспорта. Может, попробовать переночевать на вокзале? Интересно, на каком лучше: Казанском или Ленинградском? Может, до Киевского попробовать доехать? Или, как вариант, разбить витрину в магазине, тогда жилье на пятнадцать суток точно будет мне обеспечено. А что дальше? Кажется Валька что-то говорил про стройотряды, когда мы только встретились и вместе шли до общежития. Может быть, попробовать по-быстрому туда устроиться? Да нет, какие стройотряды? Если для студентов, то туда можно попасть только летом. Осенью же все учатся. Еще вариант — попробовать поработать дворником. Кажется, в СССР им давали служебное жилье. Глядишь, так и пережду лет сорок, подметая улицы, а там уже и 2024-й на дворе…
Нет, даже дворником у меня вряд ли получится устроиться. Без паспорта я — никто. Можно было бы, конечно, попробовать «сунуть на лапу», но вряд ли это тогда приветствовалось. Да и совать мне, если честно, нечего. В карманах брюк, которые я взял в шкафу, было только двадцать копеек. Можно попробовать совсем очевидный вариант: пойти в милицию и написать заявление об утере, а потом получить новый. Но ведь там-то уже знают (или скоро узнают), что Матвея Ремизова нет в живых.
Внезапно мужчина остановился у белой двери с надписью «Главный врач». Погруженный в свои
