Поездка до Брансуика была вполне приятной, и Фрина немного соснула на заднем сиденье, чтобы восстановить силы. Она всем сердцем ненавидела вечеринки у Уилсонов, и дело тут было не в хозяевах – они ведь такие душки! – а в их привычке до отказа набивать свой крошечный домишко первыми попавшимися красными, художниками, скульпторами и поэтами и ожидать, что те покажут свои таланты. В результате мисс Фишер присутствовала на нескольких незабываемых вечерах и стала свидетельницей изрядного числа потасовок. Фрине вспомнилось выражение лица одного каталонского дворянина в тот момент, когда некий очень модный поэт кое на что намекнул ему, и проснулась от собственного смеха.
Вера стояла на верхней площадке лестницы и ждала, пока Фрина, натыкаясь на ведра и детские коляски, преодолеет два пролета. Это была статная женщина с фигурой валькирии, отдаленно напоминавшая Брунгильду в благодушном настроении. Ее длинные светлые волосы всегда были заплетены в косы и свернуты в кольца над ушами. У Веры было прискорбное пристрастие к широким платьям – вот и на этот раз на ней было именно такое, расшитое шток-розами.
Из находившихся за ее спиной комнат доносился ужасающий гвалт.
– Здравствуй, Вера! Рада тебя видеть! Как продвигаются дела с революцией? – прокричала Фрина, пытаясь заглушить гул множества голосов и треньканье какого-то музыкального инструмента – очевидно, лютни.
Вера просияла.
– Фрина, дорогая моя! У нас такие замечательные гости, со многими хотелось бы тебя познакомить. Входи же! Принести тебе что-нибудь выпить?
Фрина задумалась. Она была абсолютно сыта, к тому же запивать великолепный портвейн Британской империи тошнотворными жидкостями, которые в доме Веры считались напитками, было бы непозволительным оскорблением.
– Просто воды, – прощебетала она, стараясь перекричать шум голосов.
Вера пробилась к ней сквозь толпу с пивным бокалом, в котором плескалось нечто похожее на воду или то, что считалось водой в Брансуике. Кто-то схватил Фрину за щиколотку, и она посмотрела вниз.
– Поэзия – это функция протеста, – прорычала черная борода. – Сейчас я прочту стихотворение, написанное на смерть Ленина.
– Позже, – пообещала Фрина и пустилась в бегство, натолкнувшись на каких-то людей неопределенного пола, сгрудившихся так тесно, что она только по головам и смогла сосчитать, что их трое.
Фрина врезалась в спину Веры, но удержалась от падения: ее подхватила чья-то крепкая рука. Она взглянула в изрезанное морщинами изнуренное славянское лицо – голубые глаза и седеющие каштановые волосы. Фрина изобразила любезную улыбку. Вера обернулась.
– Ах, Фрина, это ты! А это Питер Смит, вот онто и расскажет тебе все о положении в Литве. Он всех знает. Питер, это Фрина Фишер, моя давняя подружка.
Питер Смит (в правдоподобность этого имени Фрина не верила ни единой секунды) приблизил к губам ее руку, которую все еще держал в своей ладони, и поцеловал.
– Мисс Фишер, – произнес он. Голос у него оказался глубокий и очень приятный. – Польщен встречей со столь знаменитым детективом. Какое дело привело вас сюда?
Фрина задумалась. Все же часть правды рассказать придется.
– Кто-то пытался пристрелить меня, – сказала она напрямик. – А мне не нравится, когда в меня стреляют.
– Это я могу понять, – согласился Питер Смит, обводя Фрину вокруг большого стола, заваленного книгами и апельсинами. – Хотите апельсин? В пятом доке северного порта при разгрузке фруктов сегодня случилась авария.
Фрина взяла апельсин и оперлась о стол, дальше в комнату им было уже не пройти. А он весьма привлекателен, подумала Фрина, коренастый, но хорошо сложенный. Поза мужчины была усталой, и держался он настороженно.
– Кто в вас стрелял? – спросил он, явно заинтересовавшись.
– Думаю, анархисты. – Фрина старательно чистила апельсин. – Перед воротами дока Виктория.
Вчера вечером, – добавила она. – В полиции сказали, что это были анархисты. Вот я и хочу побольше о них узнать. Зачем, например, им понадобилось меня убивать?
– Ну, на них это что-то непохоже, – спокойно заметил Питер. – Что вы такого сделали?
– Ничего. Просто проезжала мимо по дороге, а тут вдруг ветровое стекло возьми да и разлетись вдребезги.
– Вы их видели?
– Да, – ответила Фрина, аккуратно разделяя апельсин на две половины. – Видела.
Она опустила тот факт, что видела лишь силуэты, вероятно мужские, но не сумела бы никого опознать.
– Это очень неприятно, мисс Фишер… Фишер, ведь так?
– Да, так меня зовут. Расскажите мне о Латвии и об анархистах.
– Вера сказала – Литва.
– Латвия, – поправила Фрина, жуя сочную мякоть. – Отличный апельсин. Так вы работаете в порту?
– Так, значит, Латвия. Давненько я там не был. О том, что там происходит, мне известно лишь от эмигрантов, а их рассказам нельзя доверять.
– И все же.
– Литвинов подписал мирный договор.
– В тысяча девятьсот двадцатом.
– Верно. Вижу, вы об этом читали. Но Россия всегда домогалась Прибалтики, поскольку там есть незамерзающие порты. Ленин умер в двадцать четвертом году, и это стало катастрофой для России. Теперь все в руках Сталина, боюсь, что Латвии не удастся надолго сохранить свою независимость. Большевистские шпионы рыщут во всех прибалтийских государствах, уже прошли аресты, а теперь, когда в России началась принудительная коллективизация, Латвия недолго сможет оставаться в стороне. Не избежать кровопролития и горя. И число беженцев возрастет. Многие приплывут и сюда, очевидно потому, что революцию удобнее замышлять подальше от ОГПУ.
– Что это такое?
– Бывшая ЧК. Секретная служба российского государства. Некоторые из их агентов служили шпиками еще при царе. Его не так давно свергли с престола, сами знаете.
– Конечно. А что, здесь много анархистов?
– Вас ведь интересуют не просто анархисты и латыши, но именно латвийские анархисты, так? – Его взгляд был ясным и проницательным. – Есть и такие. В Мельбурне живут казаки, представители «Змовы Роботничи»[22]и даже члены «Красного Креста».[23]
– А это кто?
– Мисс Фишер, не думаю, что мне следует посвящать вас в это. Они все опасные люди, не любят, чтобы о них выведывали, и не обрадуются, если узнают о ваших расспросах.
