Сушко обвела глазами окрестности. Теперь, в отсутствие ботаника, который незримо защищал ее, она чувствовала себя неуверенно. Только сейчас, когда он ушел, Виктория ощутила, как много значило для нее его постоянное присутствие рядом с ней и готовность прийти на помощь. До девушки донесся странный гул. Она прислушалась, повернув голову направо, а потом налево, и лишь затем догадалась посмотреть в окно. Ливень приближался сплошной белесой стеной. Через мгновение биостанция погрузилась во тьму. Дождь был настолько плотным, что ничего не было видно на расстоянии метра. Вслед за стеной воды налетел и ураганный ветер. Он ударил в стену здания. Перекрытия содрогнулись.
– Я не завидую тем, кто оказался вне укрытия в такой жуткий момент! – сказала самой себе Виктория, прижав ладони к пылавшим щекам. – Бедный Бадмаев!
Она почувствовала, как ее сердце наполняется тревогой. Он не был ее возлюбленным, но был другом, а это второе иногда значит даже больше, чем первое. Девушка повернулась и пошла по коридору в комнату, где был расположен инкубатор. Оставаться одной ей не хотелось.
Ева карабкалась на дерево, склоненное над пропастью, под ледяным ливнем и резкими порывами ветра, от которых ее пальцы покрывались коркой инея. Два раза она чуть не упала, но чудом успела ухватиться за мохнатые колючие ветви. Ствол качался и скрипел, ветер грозился вырвать дерево с корнем. Забравшись наконец на развилку, Ершова принялась пилить ножом основание большой ветки. К счастью, древесина была мягкой, и нож входил в нее, как в масло. От воды, беспрестанно хлеставшей девушке в лицо, она начала задыхаться. Глаза щипало. Ева постоянно моргала, пытаясь восстановить четкую картинку, но это ей удавалось плохо.
– Ну давай же, давай! – подбадривала она сама себя.
Воображение рисовало ей беспомощного полковника, медленно тонущего в глубине поднимающейся ледяной воды.
– Даже если он не задохнется, из-за переохлаждения у него может остановиться сердце, – сказала Ева вслух.
Ветка поддалась с хрустом, который был почти не слышен сквозь шум воды и свист ветра, и упала на склон. Она скользила вниз, пока не упала на дорогу точно под Евой, балансирующей на скользком дереве.
– Одна есть! – воскликнула Ершова, вся одежда которой намокла и прилипла к туловищу, ни от чего более ее не защищая. Только любовь и чувство долга заставляли ее держаться за мокрое дерево скрюченными от холода пальцами, в которых уже ощущались мелкие судороги.
Сжав зубы так сильно, что у нее заболели челюсти, девушка принялась резать вторую ветку. Работа продвигалась медленнее, так как рука у Евы устала. Судороги в мышцах, вызванные как напряжением, так и ужасным холодом, мучили ее все сильнее, не давая с силой резать древесину. В какой-то момент девушке показалось, что она вот-вот рухнет вместе с веткой вниз, в пропасть, но ей удалось удержаться. Наконец вниз полетела и вторая ветка. Ева сунула нож в карман джинсов и начала спускаться вниз. Она обхватила толстый ствол руками, попыталась упереться ногами и таким образом съехать к основанию дерева. Примерно на полдороге ее руки разжались, и девушка полетела вниз, на камни, громоздившиеся справа у корней дерева. Она ударилась боком и слегка спиной, и несколько минут не могла прийти в себя.
– Метра два, не больше, – громко сказала самой себе Ершова, лежа на камнях и глядя на то место, откуда она сорвалась вниз. – И ведь как повезло! Двадцатью сантиметрами дальше, и я бы упала в пропасть, а так – всего лишь спиной ударилась.
Она попыталась встать, скользя по жирной глине ногами, обутыми в совершенно мокрые кроссовки. Дождь и ветер еще усилились. К каплям воды добавились мелкие градины. Они ударяли по коже, как острые уколы шприца, причиняя Еве боль.
– Теперь надо спуститься, – бормотала Ершова, – и желательно в живом виде, а не в мертвом.
Девушка подползла к краю обрыва и посмотрела вниз. Она сумела подняться по этому склону, но сейчас, когда он весь размок, спуск становился практически невозможным.
Приехавшая в аэропорт доцент Филимонова внимательно осмотрела зал в поисках профессора Слюнько и аспиранта Бубнова, но никого из них не увидела.
– Как же так? – удивилась Марьяна. – До отлета остался всего час, а никого нет?
Она подошла к небольшому кафе, устроенному посреди зала, и обнаружила там Бубнова, вяло ковырявшего мороженое.
– Здравствуйте, – буркнул Дмитрий.
– Привет, – кивнула Марьяна, – ты почему такой грустный?
Аспирант уклончиво качнул головой и снова уткнулся носом в мороженое. Мимо них прошествовала стайка туристов, направляющихся в Египет. Яркие, пестро и легко одетые, они беспрерывно смеялись и шутливо подталкивали друг друга.
– Я грустный, – сказал Бубнов, – потому что я влюблен, а у моей девушки ветер в голове. И я боюсь оставить ее хоть на день. Она обязательно кого-нибудь подцепит! Мы живем в общежитии, и желающих поразвлечься там хватает. Я как представлю, как она… как она…
– Ну, Дима, – ответила Филимонова, присаживаясь рядом, – вы подумайте, нужна ли вам девушка, которая не может подождать вас пару недель? Пенелопа двадцать лет ждала, пока вернется Одиссей из-за моря. Терпела.
Дмитрий покраснел до корней волос.
– Я люблю ее, – простонал он прямо в мороженое. – И мне все эти яйца древние глубоко параллельны! Не хочу я никаких яиц.
Он страдальчески закрыл глаза. На последний свободный стул тяжело шмякнулся профессор Слюнько. Вид у него был мрачный. На обеих его щеках сияли красные пятна.
– Здравствуйте, молодежь, – сказал Слюнько, не поднимая глаз, и взял конфетку из вазочки, стоявшей на столе.
– Здравствуйте, Игорь Георгиевич, – ответила Марьяна, – а что это у вас с лицом?
– Я подрался, – ответил профессор после небольшой паузы, в течение которой он тер свои щеки, пытаясь замаскировать следы битвы, – с академиком.
Услышав такое, Бубнов перестал уныло сосать свое мороженое.
– Это была настоящая битва двух научных титанов, – скромно добавил Слюнько.
– И кто победил? – осторожно спросила Марьяна.
– Нас разняла милиция, – ответил профессор, – а то я бы ему показал! Мой потенциальный научный вес намного больше, чем его, хотя он и академик, а я пока простой профессор. Кстати, – продолжил рассказ Слюнько, понизив голос, – тот, с кем я вступил в схватку, тоже едет на Кавказ к нашему яйцу.
– «Нашему яйцу»! Подумать только! – прогремел над их головами чей-то голос. – Яйцо не ваше! Оно принадлежит народу России и всей мировой науке. А вот ваши, уважаемый профессор, личные яйца – это действительно ваша собственность, но для науки они никакого интереса, к счастью, не представляют.
У столика стоял академик Защокин. На лбу, куда приложился своим портфелем Слюнько, у него была примочка. Глаза метали молнии. Посетители кафе возбужденно прислушивались, радуясь необычному развлечению.
