шаманских. Воздух чистый, ничем не пахнет, хорошо работает вентиляция.
«Надо думать, клан Союля соблюдает все человеческие правила и чтит трудовой кодекс». Джи был не прав, когда решил, что Харин ничего про своего вечного соперника не узнала перед их встречей: она прошерстила все статьи с упоминанием корпорации «Хан», поспрашивала Хичжин о делах токкэби.
Поднялся он в середине прошлого века, сразу после Второй мировой, как большинство других знаменитых нынче конгломератов: его якобы дед скупил половину земли в Каннаме, когда район был трущобами, построил своё состояние на недвижимости, а потом вложился в IT-сферу.
Сейчас корпорация Союля владеет двумя крупными строительными фирмами, сетью отелей, занимает какую-то долю рынка цифровой индустрии. Денег у него и правда больше, чем у половины страны.
Ну и ладно. Харин знает, что золото мутит рассудок и людям, и духам, и ввязываться в гонку за человеческое богатство не хочет и никогда не хотела.
Хичжин сообщила, что токкэби подчиняется ещё и несколько кланов квисинов. Мафиози он, что ли? Зачем возиться с мелкими бандами? Или они ему души людей приносят в качестве подношений? Пару веков назад Союль промышлял подобным – на том они с Харин и не сошлись в очередной раз. Тогда она проиграла, и Джи нашёл лисицу у берегов Чанпо, куда её, связанную, Союль выбросил с корабля и уплыл.
Гад вонючий.
– Моя дорогая, – слышит Харин за спиной, и от знакомого голоса, низкого, надменного, её всю пробирает дрожь. Она оборачивается, чтобы встретить спустившегося в холл Хан Союля с самым высокомерным своим лицом.
– Сколько раз просила не называть меня «дорогая»! – шипит она, с места срываясь в злость. Союль проходит через турникет и останавливается напротив Харин – между ними два шага, преодолеть которые токкэби не составит труда, если он решит тут же напасть.
– У, как грубо, – притворно-обиженно отвечает Союль. – Разве так следует встречать бывшего мужа?
Запись от 1772 года
Нампхо, деревня у устья реки Тэдон в Чосоне[20]
Харин выбирается на берег, харкая морской водой. Привкус крови с илом оседает на языке, соль царапает горло. На руки больно опираться – чтобы выпутаться из верёвок, которыми её связал ублюдок Союль, прежде чем кинуть в бочку, Харин пришлось вывернуть оба запястья и сломать себе большой палец на правой руке. Теперь восстанавливаться будет два дня, не меньше. Кусок лошадиного навоза этот Союль, чтоб с него крабы кожу содрали и имуги с костей мясо всё обглодал! Кстати о последнем… Хитрый змей хоть и обернулся человеком, всё равно остался Харин должен, так что можно будет заглянуть к нему в гости, как только она придёт в себя.
Прятаться от Союля всё сложнее, хотя Великий Тангун и обещал Харин защиту. И теперь, в уплату, Харин исполняет его обязанности как проклятая. И тем не менее, она здесь: на берегу какой-то забытой всеми реки у залива Жёлтого моря, отряхивается, как псина, от воды и не может пошевелить обеими руками, потому что сама их себе покалечила. Чудесное завершение недельной вылазки в горы!
Тангун поручил Харин отыскать хосина[21] на горе Куволь, и она шаталась по горным тропам в лисьем обличье несколько дней и ночей, даже потеряв аппетит к нормальной еде: в последний день к вечеру ей захотелось свежей курицы из птичника какого-то затерявшегося в горах крестьянского поселения. Харин вернула себе человеческий вид и всю ночь просидела в углу сарая рядом с вонючим козлом, гоня от себя мысли о курином мясе. Наутро она выбралась из постройки и собралась поискать духа гор на побережье – там-то её и поймал Союль. Связал, вырубил и бросил в бочку из-под рыбы, а ту отдал рыбакам в Жёлтом море. Так Харин оказалась у реки Тэдон.
– К Тангуну этого хосина, – ругается Харин, сплёвывая кровь с губ (разбила их о крышку бочки, когда выгрызала себе путь на свободу). – Пусть сам своего тигра ищет, раз такой умный. И почему он меня от Союля не спасает, если вызвался? Вот и верь после всего божкам, как же…
Она отряхивается и с трудом поднимается на ноги. В Чосоне глубокая ночь, высоко в небе светит яркая, почти полная луна, и где-то в горах воет волк, а то и парочка. Хорошо, что среди корейских монстров волчьих тварей не водится – иначе один из них наверняка гонялся бы за Харин как за собственной добычей. Хотя, постойте-ка, один всё-таки за ней гоняется. Не волк, но гоблин проклятый.
Шатаясь, Харин плетётся к ближайшей хижине – та притулилась у самого берега реки, старая и с виду заброшенная. Изнутри не тянет ни одним духом – ни человеческим, ни потусторонним. Мысленно извинившись за вторжение, Харин без стука входит в дом – дверь почти не держится в ржавых петлях – и падает на пол. Тут темно, пахнет пылью, сквозняк швыряет какую-то труху из угла в угол. Не жилой это дом был, а так, пристройка для скота, судя по тому, что стены здесь все голые и сплошь дырявые, крыша худая, и никаких следов пребывания человека в этой деревянной коробке.
Харин осматривает своё нынешнее укрытие, лёжа на животе и повернув голову вправо. В распахнутую дверь позади неё задувает ветер, шелестит остатками старого сена на холодном земляном полу. Харин чувствует окольцовывающую горло тошноту – она не ела несколько дней, а потом её мотыляло в рыбацкой лодчонке, чьи хозяева точно знали, кого перевозят, и оттого бочки даже не касались.
– Союль, сын собачий, – устало рычит Харин. – Убью тебя позже, как отосплюсь.
Она уже закрывает глаза, когда понимает, что не одна в заброшенной хижине – приближаясь, ей в лицо дышит мохнатое существо. «Кошка, что ли?» – думает Харин и проваливается в голодный обморок.
И резко просыпается от запаха жареной рыбы. Аромат тянется с улицы в открытую дверь хижины, всю постройку пронизывают яркие солнечные лучи. Харин садится и осматривается: взгляд упирается в голые дырявые стены и прохудившуюся соломенную крышу, но теперь даже в воздухе, окружающем Харин, явственно ощущается чьё-то присутствие. Тут кто-то есть. Прямо сейчас, наблюдает из тени, скрытый мороком, куда глаз не может заглянуть.
Манящий запах поджаренной на костре рыбки вынуждает Харин выползти из хижины, прежде чем ей удаётся утолить любопытство. Всё тело ломит, руки так же плохо слушаются, словно за ночь опухли ещё больше. Из-за голода ли она так долго восстанавливается или из-за того, что давно не была человеком: даже в бочке она провела полдня,
