тебе не хватает решимости и твердости воли. Какой бы великолепный план ты не разработал, ты никогда его не сумеешь довести до конца».
В голове пронеслась мысль, что незабвенный Михаил Дмитриевич был абсолютно прав — ему никогда не стать главнокомандующим, полководцем, в подлинном смысле этого слова. Любая административная работа выполнима — он не испытывал никаких трудностей работая с докладами, изучая цифры, разрабатывая планы мероприятий. И не испытывал усталости и разочарований — ему самому было интересно добиваться видимого результата. А вот после туркестанских походов война не приходила в его жизнь, и он как бы застыл на уровне командира бригады.
И это для него тот самый «потолок», выше которого, как говорится, не прыгнешь, как это не горько сейчас признавать. Однако опыт командования Маньчжурской армией и Северным фронтом в войне с германцами тому яркое свидетельство. Несчастлив он, когда берет на себя бремя руководства войсками на поле битвы — перед глазами тут же услужливо стала перелистывать картинки память — Ляоян, Шахе, Мукден, а за ними изрытая окопами придвинская земля с рижским плацдармом, и грохот тяжелой германской артиллерии ворвался в голову.
— Наваждение какое-то… ох, и горькое лекарство…
Алексей Николаевич потряс головой и потянулся за папиросой — курил он редко, мог выпить, предпочитая не французские вина, а казенную водку, «хлебное вино», как ее в старину именовали. Очень любил посидеть у речки или пруда с удочкой — рыбная ловля приносила несказанное удовольствие. Постоянно был в манеже, причем ездили с Витте — тот был истовым любителем верховой езды, а генерал просто поддерживал себя в форме, ведь на войне быть в седле гораздо предпочтительнее, чем ездить в поезде…
— Поезд, поезд… «Генерал Анненков», «Хунхуз»… Как же я забыл, из памяти совсем вылетело. А ведь тогда для охраны железной дороги куда меньше войск потребуется — бронепоезда и разбойничьи шайки распугают, и всех местных манджуров живо в полное повиновение приведут, одним своим видом должный порядок наведут.
Алексей Николаевич позабыл про папиросу, что так и осталась не закуренной, придвинул стопку бумаги и принялся за чертеж — в Николаевской академии Генерального Штаба такому умению уделялось самое пристальное внимание. Работать он умел, и очень быстро, техническими новинками живо интересовался, будучи как военным министром, так и много позже, на германском фронте. Там думал ослепить ночью прожекторами германцев, только у тевтонов много пулеметов оказалось — атакующая русская пехота захлебнулась в собственной крови, и отступила на исходные позиции.
Страшный противник эти немцы, намного опаснее, чем японцы — их живой силой не возьмешь, нужно техническое оснащение войск. И пусть эти бронепоезда станут первой «ласточкой», о которой судят по весне. А пока думал, карандаш быстро набросал штрихами два знакомых ему по фотографиям и памяти контура — в Красной армии они представляли грозную силу. Первый сверху был бронепоезд с хорошо блиндированным паровозом и тендером, за которым прицеплен защищенный вагон с пулеметами — штабной, и там же можно перевозить десантную партию. Вся мощь заключена в двух бронеплошадках, в центре каждой каземат с торчащими пулеметами. В торцах возвышались башни с трехдюймовыми пушками, которые могли за короткое время буквально забросать противника снарядами, а на близком расстоянии смести вражескую пехоту пулеметным огнем.
А вот второй чертеж представлял подвижную железнодорожную батарею, с установкой 120 мм дальнобойных морских пушек, способных накрыть вражеские позиции с безопасного для себя расстояния — полевые орудия просто не добьют до площадок. Очень важно иметь подобные батареи в войсках — быстрый маневр огнем при отражении вражеских прорывов…
Закончив чертить и набросав убористым почерком пояснительную записку к чертежу. Внимательно просмотрел чертежи, перечитал текст, быстро внес поправки. Затем достал уже достаточно толстую папку с написанными за несколько дней бумагами, развязал тесемки. Бегло пересмотрел листки — то была величайшая ценность, опыт двух кровопролитных войн на востоке и западе, которые ему довелось пройти самому. И третьей войны, уже гражданской, которую наблюдал как бы со стороны, не желая принимать участие в братоубийственной брани, хотя ему и предлагали. Даже от самого Троцкого были посланцы — отказался, сославшись на то, что пошел восьмой десяток, и пора о боге подумать, а не о войне.
— Все это нужно внедрить в жизнь, но как?
Заданный самому себе вопрос завис в воздухе — ответа на него пока не было. Но он настоятельно требовался — поезд, стуча железными колесными парами, подходил к Мукдену, древней маньчжурской столице, которую он настоятельно просил не занимать русскими войсками несколько лет тому назад. Но теперь ситуация кардинально изменилась — вопрос о будущем Российской империи отметает все условности и договоренности. Нужна победа над Японией, поражение означает крах и повторение истории для него лично. И сейчас он сражается за свое будущее, как ни странно, и будет делать это яростно — гражданская война страшная штука, беспощадная и бессмысленная, после нее лишь опустошение и разруха.
И цель уже поставил — не допустить семнадцатый год, а лучше вообще избежать войны с Германией. Тут на память пришел разговор с министром двора, графом Фредериксом, который поведал ему о приватной беседе с кайзером Вильгельмом. Слова Алексей Николаевич записал в дневник, соблюдая точность высказываний, что всегда делал. Достав требуемую тетрадь, он спустя минуту нашел запись и негромко прочитал:
«Фредерикс, с которым я поделился результатами своего разговора с государыней Александрой Федоровной, и своими опасениями, что нас ослабят на Западе, а потом ударят на нас, сказал мне: „да, опасность большая, но если так уж нужно лезть на Дальний Восток, то следовало держаться и старых традиций, и не рвать дружбы с Германией“. При этом он вспомнил, как два года тому назад на борту „Гогенцоллерна“ император Вильгельм прижал его к борту и горячо и долго говорил на тему, что нужно устранить разрыв Германии с Россией. При этом он сказал на мой взгляд великие слова: „Пускай я буду лично неприятен вашему государю, но ему надо помнить, что только мы вдвоем имеем большую власть, что только в наших, поэтому, руках участь мира Европы. Ответственны мы поэтому будем перед историей, если дело доведем до войны между нашими народами. Мы можем лично ссориться, но народы наши должны жить между собою в мире“. Дай бог, чтобы эти высокие слова одинаково твердо и неуклонно служили путеводной нитью двух могущественных монархов всего мира».
Дочитав собственноручную запись, Алексей Николаевич задумался — в голове неожиданно появились крайне интересные мысли…
Бронепоезд времен гражданской войны между «северянами» и «южанами», за сорок лет
