из-за ворот сельский староста Мануйлов. — Отворяй! Дело!
Кунгурова кинулась к калитке. По голосу старосты догадалась, непоправимое случилось. Но что? Что? Невольно встали в памяти дикие глаза переселенца Анисима Белова, совсем недавно врывавшегося в их дом. Еще не открыв калитку и не спросив ни о чем, старуха зашлась в истошном вопле. Вылетевший на крыльцо Андрей очумело уставился на голосящую мать и старосту, который, сняв шапку и опустив глаза, молча переминался рядом.
— Чё такое?!
Староста Мануйлов нахмурил кустистые брови и, несколько раз кашлянув, выдавил из себя слова:
— Беда, значится, у вас… Василий Христофорович, значится, представился… Теперя ты, Андрюха, хозяин!..
— И-и-и-и! — пронзительно взвыла, притихшая было старуха.
И крик ее заметался по переулку, рванулся к реке и стих где-то далеко-далеко, у синей стены Инюшинского бора.
Андрей, тупо глядя на валяющегося неподалеку мертвого пса, медленно опустился на ступеньку. Он никогда не испытывал любви к своему суровому и часто несправедливо жестокому отцу, но известие о его смерти глухим толчком придавило сердце, на душе сразу стало муторно и пусто. Лишь где-то в глубине, почти неосознанно, шевельнулась кощунственная радость. Теперь никто не будет зудеть о том, что ради умножения семейного капитала он, Андрюха, непременно должен жениться на дочери кабатчика, мордастой Феньке; никто не будет кричать, что нечего и думать засылать сватов к голи переселенческой — Беловым.
— Я ужо за урядником послал, — отведя глаза, хмуро проронил Мануйлов.
Андрей непонимающе повернулся к нему. Староста кашлянул, пояснил осторожно:
— Убитый он… Василий Христофорович-то… Висок прошиблен…
Андрей по-прежнему не мог ничего сообразить, лишь в мозгу глухо отдавалось: «Убитый он… убитый он…»
Оборвав вой, словно поперхнувшись им, Евдокия Евлампиевна бросилась к сыну и с искаженным лицом принялась трясти его за грудки:
— Говорила тебе, ищи отца, ищи отца! Говорила!
Отпрянув и схватив мать за руки, Андрей ошеломленно, осевшим голосом, проговорил:
— Мамаша, мамаша… Побойтесь Бога! Я-то в чем виновный? Выпимши я был… Не помню ничего…
Мать сжала губы, замерла, потом, с силой оттолкнув Андрея, метнулась к стоящему у калитки старосте, зачастила:
— Анисим это его! Белов это его! Он — убивец!!! Мануйлов хмуро удивился:
— С чего взяла-то?
— Он! Он! — потрясая в воздухе руками, кричала Евдокия Евлампиевна. — Вечор прибегал, с колом… Василия Христофоровича искал! Весь дом перевернул, запалить хотел!
Не сознавая, что делает, Андрей схватил в сенях топор и в два прыжка выскочил на улицу.
2
Разбуженный работником Мануйлова, не выспавшийся и злой с похмелья урядник размашисто шагал к дому станового пристава, кляня всех сотниковских мужиков, кляня свою службу, мороз и даже кума, с которым они вчера изрядно перебрали. Поднявшись на высокое крыльцо, он даже скрытую радость почувствовал: вот поднимет сейчас станового!
Платон Архипович, шумно дыша, лежал рядом с пышнотелой супругой, и ему было хорошо, тепло и спокойно. Но когда задребезжал колокольчик, сразу открыл глаза. Осторожно сняв с плеча голову Артемиды Ниловны, пристав натянул брюки, сапоги и поспешил к двери.
— Чего тебе? — недовольно спросил, увидев трясущегося от утреннего морозца урядника. — Этакая рань, а ты уже тут…
— Извините, ваше благородие, что побеспокоил, — придав своему кирпично-красному, с синими прожилками лицу подобающее выражение, рявкнул тот. — Час назад староста Мануйлов обнаружил у своего дома крестьянина Кунгурова с проломленным черепом.
— Вот те на! — досадливо поморщился Збитнев.
— Стражники ужо должны прибыть к трупу, — продолжая пучить круглые бесцветные глаза, отрапортовал урядник.
— Ладно, Фёдор Донатович, ступай… Сейчас буду…
Войдя в гостиную, Збитнев глянул на свернувшегося в калачик на диване учителя Симантовского, хмыкнул и налил себе рюмку водки. Услышав характерные звуки, Симантовский немедля открыл глаза, скинул тулуп, служивший ему одеялом, медлительно поднялся:
— Не сочтите за труд, Платон Архипович, плесните глоточек и мне.
Пока пристав отыскивал в буфете чистую рюмку и наполнял ее, учитель успел обуться, а залпом осушив поданную приставом рюмку, довольно улыбнулся.
— Благодарствуйте! — причмокнув губами, простодушно глянул: — Что? Сбылись мои опасения?
Пристав недоуменно поднял брови:
— Это вы о чем изволите?
— Ну как же, — ссутулившись, сказал Симантовский. — Я же вам давеча твердил: русский мужик за такой позор, как насильничество, и убить может.
— Слышали, стало быть?
— Ага, — протягивая руку к подвявшему кусочку соленого огурца, кивнул учитель. — Доклад вашего урядника…
Становой пристав задумчиво подкрутил ус, тряхнул головой:
— Да… Пожалуй, это и верно…
Через четверть часа Збитнев вместе с увязавшимся за ним учителем прибыл на место происшествия. Мужики молча расступились перед ним.
Старик Кунгуров лежал в проулке под заплотом. Глаза его, как обычно, были полузакрыты, казалось, он исподтишка всматривается в собравшихся. Кривились тонкие, искаженные злой ухмылкой губы. Пальцы правой руки скрючились, захватив снег и клочки соломы, разбросанной по переулку. Лишь снежинки, не тающие на лбу и щеках, подтверждали: старик мертв.
— М-да-а… — мрачно протянул Збитнев, нагибаясь над трупом.
Откинув со лба старика прядь заиндевевших, стриженных в скобку волос, увидел на виске льдинку замерзшей крови. Симантовский, присев рядом с ним на корточки, шепнул:
— Где-то тут должно валяться и орудие убийства…
— Это уж точно, без кола хорошего тут не обошлось, — осматривая место удара и даже трогая пальцем, согласился пристав, окликнул урядника: — Саломатов, посмотри-ка, нет поблизости тут чего такого…
Урядник развернулся и сурово скомандовал мужикам:
— А ну, гляньте-ка по сугробам!
Мужики, всматриваясь в снег, двинулись кто по проулку, кто по главной улице. Только стражник Кузьма Коробкин да старожилец Лука Сысоев остались у трупа, придерживая все еще рвавшегося из их рук Андрея Кунгурова.
— Чего вы на нем повисли? — хмуро поинтересовался становой.
Коробкин виновато пояснил, отпуская парня:
— Дык, ваше благородие, обчественный долг справляем. Сын энто убиенного, значить. Вот желание имел самолично с обидчиком расправиться, мы его чуть и попридержали. С топором, значить, к Белову Анисиму рвался…
— Ага… Еле спымали, — басовито поддакнул Сысоев.
— Ладно, не буду боле… — опомнившись, вырвался из его рук Андрей.
Пристав кивнул одобрительно:
— Это ты правильно, братец… ты же теперь за главу семейства остался… Тебе теперь соответственное поведение иметь должно.
Кто-то из мужиков, по пояс проваливаясь в снег, добыл из сугроба тяжелый березовый кол, заорал:
— Есть, ваше благородие!
— Неси сюда, — скомандовал становой.
Внимательно осмотрев кол, Збитнев действительно обнаружил на нем темно-бурые пятна. Вслух ничего не сказал, но фыркнул удовлетворенно.
— А ну, не толпись! — прикрикнул он на мужиков. — Отсуньтесь на шаг. Чего встали?
3
Проснувшись, Анисим Белов открыл глаза и долго лежал, мрачно уставившись в почерневший потолок. Мутной волной накатывали воспоминания о вчерашнем вечере. Он даже не сразу расслышал топот и голоса в сенях.
— Открывай, твою мать! — раздался с улицы голос урядника.
Тревожно
