разбросанных по залу.
Я должна смотреть на мужчин за столом, соблазнять их, отвлекать. Но пока я выгибаю спину, выставляя себя напоказ, я могу смотреть только на мужчину за барной стойкой.
Внезапно возникает ощущение, что я устраиваю шоу для него, и только для него.
И к своему полному шоку я понимаю, что я мокрая.
По-настоящему мокрая, а не сделанная с помощью хорошо подобранной смазки или слюны. Я чувствую прилив тепла, влагу между бедер, и тихий стон, вырвавшийся из моего рта…настоящий. Когда моя рука опускается ниже, два пальца проскальзывают между внешними складками и скользят по клитору, я настолько скользкая, что мои бедра подрагивают от ощущений, внезапный резкий всплеск удовольствия проникает между бедер, заставляя меня стонать снова и снова, низким, нуждающимся звуком.
Я никогда не кончала на сцене. Не думаю, что я когда-нибудь по-настоящему кончала с клиентом. Это всегда фальшиво. Трудно возбудиться, когда в центре внимания — ублажение и исполнение для мужчин, которых я на самом деле не хочу ублажать или исполнять для них, мужчин, которые меня не привлекают, которые обычно обладают именно теми качествами, которых я бы предпочла избежать. Подчинение часто искренне отталкивает меня, за исключением редких случаев. Николай был одним из таких случаев, я могу вспомнить еще один, хотя сейчас предпочла бы этого не делать. На такой сцене, как эта, обычно я слишком сосредоточена на выступлении, чтобы действительно испытать оргазм.
Но сейчас я думаю, что к концу шоу я впервые кончу на публике.
Что-то в этой мысли пугает меня и заставляет желать прекратить это. Это похоже на потерю контроля, и я замедляю движения пальцев, приглушая удовольствие. Я чувствую, как мое тело сопротивляется этому, как глубоко внутри меня зарождается потребность, и мой взгляд снова встречается с мужчиной у барной стойки. Он смотрит на меня с внезапным голодом, которого не было раньше, его глаза застыли на мне, словно он никогда в жизни не видел ничего подобного мне, и я вдруг понимаю, что если бы не правила, если бы из-за этого его не выгнали из этого места и, возможно, не сделали бы еще хуже, он был бы сейчас на этой сцене.
Он так на меня смотрит. Как будто ему приходится физически сдерживать себя, чтобы не броситься сюда и не трахнуть меня на глазах у всех.
Притязать на меня.
Сделать меня своей.
То, что обычно делает меня сухой, как пустыня. Но выражение его лица вызывает во мне трепет, пульс учащенно бьется в горле, и, сама того не осознавая, я смотрю прямо на него, фиксируя свой взгляд на его, когда начинаю раздвигать себя пальцами, выставляя свою самую интимную плоть на всеобщее обозрение.
Когда я только начинала работать здесь, это приводило меня в восторг, когда за мной наблюдали, и я знала, что все в комнате возбуждены мной, и хотят меня. Это был прилив силы, ощущение, что я держу всех на ладони, что я могу заставить их сделать все, что захочу, если позволю им прикоснуться, попробовать на вкус или даже просто поверить, что они могут это сделать.
Со временем это чувство прошло. Как и любая работа, которая когда-то была приятной, но потом потеряла свой блеск… Но это было еще хуже, как будто часть меня вытравили, стерли, часть меня, которая когда-то мне очень нравилась. Это похоже на возвращение к себе. Словно все, что я забыла, возвращается, тепло разливается по телу, удовольствие переливается по коже, когда я выгибаюсь навстречу прикосновениям, пальцы трутся о клитор, а я стону и извиваюсь на кровати, уже не просто притворяясь. Я ненадолго закрываю глаза, наслаждаясь прикосновением бархата к моей коже, влажным теплом кончиков пальцев, но уже не мысль о том, что все остальные в комнате возбуждены мной, заставляет меня испытывать боль, затягивает узел желания глубоко в животе, пока я не чувствую, как напрягаются бедра, а оргазм становится все ближе и ближе.
Это только он.
Когда я снова открываю глаза, он все еще смотрит на меня, на его лице голодное выражение, как будто он никогда не видел ничего, чего бы он хотел больше. Одна его рука лежит на бедре, пальцы впиваются в ткань брюк, другая плотно обхватывает стакан с виски, и он наблюдает за мной, и это подстегивает меня, мои пальцы обхватывают мой клитор именно так, как я знаю, что мне нравится, мое дыхание происходит маленькими, неглубокими вздохами, когда я чувствую, что приближаюсь к краю. Я забыла о том, что выступаю перед залом, забыла о том, что нахожусь на сцене и выполняю работу, забыла обо всем, кроме того, что чувствую под его взглядом, и я неистово закрутила бедрами навстречу руке, нуждаясь в последнем толчке через край в экстаз освобождения…
И тут я вижу, как он сжимает челюсти.
Я вижу, как он двигается в своем кресле, как быстрым, неровным движением руки поднимает стакан с виски к губам, глотает его, словно ему так же необходимо, чтобы алкоголь обжигал горло, как мне необходимо кончить, и я понимаю, что он тверд. Я представляю себе толстый гребень его члена, плотно прижатый к ширинке брюк, напрягающийся, чтобы освободиться, пульсирующий, и представляю, как он будет ощущаться внутри меня, заполняя меня, его голодные руки и рот на моей коже…
Мой рот раскрывается в крике от внезапно нахлынувшего удовольствия, ноги разъезжаются, бедра вздрагивают и подрагивают, и все, что я чувствую, это блаженство освобождения, дополненное жаром глаз неизвестного мужчины, который смотрит на меня из другого конца комнаты, видит, как я кончаю, и в глубине души я знаю, что кончаю для него.
К тому же это произошло раньше, чем следовало бы, в целях шоу, которое я должна была устроить.
Блядь.
Я сжимаю губы, пальцы все еще кружат мой клитор, пока я спускаюсь с высоты наслаждения, надеясь, что Николай не будет сердиться на меня. Я открываю глаза, смотрю в сторону бара и вижу, что мужчина все еще смотрит на меня, на его лице выражение такой сильной тоски, что у меня перехватывает дыхание.
Давненько никто не смотрел на меня так, с такой обнаженной потребностью в выражении лица. Даже Николай не смотрел на меня так, он
