и Юра — полная его противоположность: благородный, сдержанный. Человек, которому есть за что себя уважать. К тому же он был красив. Эдакий русский вариант Алена Делона. Правда, при встрече с журналистом Юру так и подмывало оскорбить этого пройдоху. И, хотя он понимал, что это всего лишь защитная реакция, был крайне недоволен собой: как в грязи извалялся.
— Оскорбленные родственники еще не звонили? — участливо спросил журналист, посмотрев на Юру преданными глазами.
— С какой стати? Ты что ль, скотина, донес?
— Да мало ли. Сами, может, догадались? — Он не отрываясь смотрел на руки Юры, который отсчитывал купюры.
— Ты у меня того… вздумаешь заложить, я сам тебя зарою, Зарывайло. Значит, так, аванс ты уже получил, вот остальные.
Журналист начал было пересчитывать деньги, но, увидев на лице Юры брезгливое выражение, быстро убрал их в карман.
— Сами-то пасквиль читали? Довольны?
— Читали, имели сомнительное удовольствие.
— А чего? Как просили, так все и написал, — зачастил журналист с чувством исполненного долга. — Мол, папина дочка знала, что кормилец через неделю-другую лапти отбросит, вовремя подсуетилась, открыла выставку. И в конце резюме — вот как некоторые делают бизнес на папиных костях.
— Ладно, тормози… Теперь вот что. У тебя выход на «Московский комсомолец» есть?
— Был, да весь вышел. Замуровали все входы-выходы. Хорошо, что живым остался.
— Да, ты такой, живучий.
— Я маневренный, — уточнил журналист.
— Это я вижу. Ладно, с этим проехали. А как насчет «Новостей за неделю»?
— Можно попробовать.
— Сколько? — Юра в упор посмотрел на журналиста.
— Триста, — отведя глаза, ответил тот.
— А рожа не треснет?
— А че? Газета раскрученная, пипл подчистую тираж разбирает. Я ж не для себя, — он поправился, — не только для себя. Мне завотделом подмазать надо. Иначе он с места не тронется, так и замрет, как бронепоезд на запасном пути.
— Ты свои метафоры с гиперболами для пасквилей своих паскудских прибереги, — не скрывая злости, сказал Юра.
— На что на этот раз перо заточить? — миролюбиво спросил журналист и оживился: — Опять семью «Айвазовского» грязью поливать будем?
— А ты что, как пионер, всегда готов людей грязью поливать? — Юра открыл дверцу машины и, прежде чем выйти, добавил: — Сиди здесь, сейчас вернусь.
Он дошел до перекрестка и свернул за угол. Лера ждала его в своей машине. Издалека Юра увидел ее красивый профиль и чуть не упал, поскользнувшись на обледеневшем асфальте: «Хороша баба!». Если бы Юра обернулся, то увидел бы, как Зарывайло, прячась за театральной тумбой, следит за ним. Но его взгляд был прикован к профилю Леры.
Она даже не повернула головы, когда он сел рядом.
— Значит, так, «МК» ему не поднять — рылом не вышел. Не пускают его в калашный ряд, харю свиную. «Новости за неделю» — двести с полтиной.
— Нормально, — глядя прямо перед собой, сказала Лера. У нее был чуть низковатый голос, красивый и глубокий. Было в нем особое очарование, которое трудно объяснить словами. Она принадлежала к тем редким женщинам, о которых мало сказать «красивая». Это была роковая женщина, с харизмой. — Вот текст.
Она протянула Юре сложенный лист бумаги. Он развернул, начал читать.
— Понятно, — Юра убрал листок во внутренний карман куртки, — опять наезд на святое семейство. Слушай, Лер, тебе не надоело?
— Я ненавижу их обеих.
— Ты и раньше ненавидела их обеих. Терпела ведь, и ничего.
— Раньше все было по-другому. Раньше он был мой. А теперь, когда она стоит у гроба вся в черном, вся из себя под вуалеткой от Стивена Джонса… — Она резко повернулась к Юре. Гнев лишь подчеркивал ее красоту. — Он был ее, понимаешь?
— Вот бабы! Человек умер, а они все про шляпки.
— Это ее показывали по всем каналам, — Лера не слушала Юру, — это она была рядом с ним. А я с ним даже проститься не могла.
— Ну что ты несешь? Он — ничей, уже ничей, понимаешь? Он свободен. Он освободился от этой вашей бабьей грызни за его бумажник и за его душу.
— Да не грызлась я ни с кем никогда, а она даже не знает про меня. А что касается денег… да они меня волновали меньше всего. Я сама баба не нищая, ты же знаешь.
— Единственный раз в жизни пошел у тебя на поводу. Сам себе омерзителен, простить себе не могу. Хожу у тебя по веревочке… Охренела!
— Охренела? — без всякого возмущения переспросила Лера. — Уходи!
— Уйдешь от тебя, от ведьмы. Ладно, пойду к борзописцу. Отправлю его к чертовой матери. — Юра взялся за ручку дверцы.
— Как я люблю, когда ты мужик. Когда ты сам принимаешь решения.
— А я всегда мужик.
— Нет, не всегда, — отрезала Лера.
* * *
Дарья сидела в монтажной и смотрела на монитор. На экране мелькали знакомые лица: известные актеры, бизнесмены, политики, режиссеры, писатели, художники, модельеры. У входа в клуб «На Сретенке» образовалась толкучка. Дарья прокрутила немного вперед. Вот они уже в раздевалке. На мужчинах строгие костюмы, дамы — в причудливых нарядах. С восхищением глядят на себя в зеркала и прямиком в зал, к столикам. Еще немного вперед. И вот они уже жуют. У Дарьи засосало под ложечкой — она не ела с самого утра. «Интересно, в холодильнике есть что поесть или в магазин бежать? — Она поежилась. — Ну нет, опять на улицу, в эту холодрыгу! Лучше потерплю».
В кадре возникла сцена. Дарья взяла лист бумаги и ручку. Задник сцены из черного бархата был украшен большими серебристыми звездами. Время от времени они мигали. Луч прожектора высветил молодого человека в блестящем, переливающемся костюме. Вертлявой походкой он вышел на авансцену.
— Уважаемые дамы, уважаемые господа, добрый вам день, вечер и, надеюсь, ночь. — Микрофон издал писклявый звук. — Как заметил Пьер-Жан Вейяр: «Поскольку юбки становятся все короче и короче, а декольте все глубже и глубже, остается лишь подождать, когда они соединятся». И дело в шляпе!
Парень гоготнул. Публика в зале одобрительно зашумела. Раздались аплодисменты.
— Мне приятно видеть вас здесь! Именно здесь, потому что сейчас на эту сцену выйдет человек, ради которого мы все и собрались. Итак, встречайте: Стивен Джонс, номер один в мире среди дизайнеров-шляпников.
Публика бурно зааплодировала.
— Себя представлять не буду, вы все меня хорошо знаете, я — ваш покорный слуга Алекс Вронский. Хэлло, Стивен! — Он по-свойски хлопнул подошедшего к нему Джонса по спине.
«Миляга, — заценила Дарья, — на подростка похож, только лысенький».
— Для тех, кто еще все-таки не совсем в курсе, коротенько расскажу. Стивен родился на берегах туманного Альбиона. Свой первый салон открыл в тысяча девятьсот восьмидесятом году
