месяц,
Среди нас, молодой месяц.
Мы принесли ему бананов и таро,
Чтобы встретить молодой месяц.
Его хижина стоит крепко.
Загляни в нее, молодой месяц.
Для людей Горенду он брат —
Твой сын, молодой месяц.
Пошатываясь, Маклай побрел в хижину.
Ульсон жадно пил холодную воду прямо из ведра.
— Что-то как будто полегче, — сказал Ульсон. — А на вас лица нет. Знобит?
— Знобит, — ответил Маклай.
— Ну, так гоните их всех и ложитесь в постель! Нельзя же убивать себя окончательно.
Маклай не ответил. Из ящика стола он достал ножницы и кусочек бумаги.
— Опять волосы?
Маклай кивнул головой.
— Только себе-то уж стригите теперь с другой стороны. Левая половина у вас уже вся без волос.
— Хорошо, — устало согласился Маклай и снова вышел к своим гостям.
Песня кончилась. Замолчали барабаны. Только длинная бамбуковая труба все еще гудела на одной и той же непрерывной ноте.
— Туй! — спросил Маклай. — Есть ли здесь люди из Умбу или люди с Били-Били?
— Здесь есть люди с Били-Били. Вот Дягусли. Он с Били-Били.
— Не даст ли мне человек с Били-Били прядь своих волос, Туй?
— Как я?
— Как ты, Туй.
— Ты хочешь быть его братом?
— Я хочу быть его братом.
— Ты не будешь колдовать над его волосами и жечь их, чтобы он сгорел сам, и бросать их в воду, чтобы его самого взяла вода, и развевать по ветру, чтобы от него не осталось даже следа на земле?
— Я не буду колдовать, Туй.
— Ты дашь ему свои волосы, как ты дал мне, и Бугаю, и Сегалу, и Ляму, и другим людям из Горенду?
— Я дам ему своих волос!
— Хорошо, я скажу ему, чтобы он не боялся. Люди с Били-Били еще боятся тебя, Маклай.
Туй подвел к Маклаю чуть-чуть упирающегося Дягусли. Папуас недоверчиво смотрел на блестящие ножницы и переминался с ноги на ногу.
— Не бойся! — кричал ему Туй. — У меня Маклай тоже брал волосы, и ты видишь, я жив!
— Он брал и у меня, — отозвался кто-то из толпы.
— И у меня.
— Я не сделаю тебе зла, Дягусли. Я хочу быть твоим братом. Я спрячу твои волосы — ты спрячешь мои. Все будет хорошо, Дягусли. Не так ли?
Дягусли нерешительно кивнул головой. Звякнули ножницы. Прядка черных курчавых волос Дягусли осталась в руке Маклая.
Маклай улыбнулся.
— А теперь я срежу свои. Бери, Дягусли.
Дягусли смотрел на срезанные волосы Маклая и не знал, что с ними делать. Потом, вздохнув, он завернул их в широкий лист таро и сунул в свой гун. Вероятно, волосы на что-нибудь да нужны, если человек с луны выпрашивает их у всех.
Месяц, как легкая лодочка, выплыл уже на самую середину неба. В последний раз ухнули барабаны, трубачи опустили свои трубы.
— Прощай, Маклай, — говорили папуасы, — прощай!
Толпа редела. Маклай стоял на крыльце, провожая гостей. Двое папуасов нерешительно топтались на месте. Они подталкивали друг друга, но каждому было страшно заговорить первому. Наконец решился более молодой.
— Человек с луны, — сказал он, — у меня родилась дочь.
— Дочь? Это очень хорошо, дочь! — сказал Маклай.
— Это совсем нехорошо. Хорошо, когда сын. Тогда бывает праздник. Тогда горят костры и бьют барабаны. Но пускай живет и дочь. Она смешная и маленькая, совсем лягушонок. Она держала меня за палец и смеялась. Я хочу, чтобы она жила.
— Она будет жить, — уверенно ответил Маклай.
— Дай ей имя! Не сердись только, что это девочка. Дай ей имя. Если человек с луны даст ей имя, она будет жить дольше!
Маклай задумался. Прищурившись, он смотрел на высокое ночное небо, на крупные звезды. Как давно уже он не видел над собой Большой Медведицы! Как давно не слышал он перепелиного голоса в поле! Не дышал запахом березового листа и тополевых почек! Родина! Как это далеко!
— Назови свою дочь Машей, — вдруг сказал он ожидавшему папуасу. — Маша — это такое хорошее имя. Маша! Машенька!
— Маш-ша, — старательно повторил папуас. — Маш-ша!
И он протянул Маклаю свою левую руку.
Ночью
Бой умер. Ночью Ульсон и Маклай вывезли его труп на лодке в море. Они зашили его в мешок, привязали большой камень и спустили его, по морскому обычаю, в воду. Возвращаться было грустно. Говорить не хотелось. Оба шли медленно и молчали.
Хижина показалась им сразу слишком просторной и пустой. Под руки все время подвертывались вещи Боя. Вот его губная гармошка. Он часто играл на ней папуасам. Вот его пояс. Вот его куртка, вот сундучок с пестрой картинкой, приклеенной на крышке.
— Спрячьте все это, Ульсон, — сказал Маклай. — Мы отошлем эти вещи его родным. У меня есть адрес.
Ульсон не двигался с места. Он смотрел на Маклая и посапывал носом.
— Вот и первый, — сказал он вздыхая. — Потом умрете вы, потом я. Только вы умрете, наверное, раньше. Вы же совсем не следите за собой. Когда люди больны, они лежат в постели и берегут силы. А вы работаете и больной. Подумали бы хоть обо мне, если не хотите думать о себе. Что я здесь буду делать один? Да я просто с ума сойду.
— Вы много говорите, Ульсон, — ответил Маклай. — Идите спать.
И он уселся к столу, к раскрытой толстой тетради. Дневник свой Маклай вел аккуратно.
Что бы с ним ни случилось, работа должна быть доведена до конца. Все должно быть готово и приведено в порядок. Если Ульсон прав, если лихорадка окажется сильнее Маклая, он все же найдет достаточно сил, чтобы закопать свои бумаги в условленном месте. И тогда весь мир узнает, что гибель его была не напрасной, что он сделал свое дело, большое и важное дело!
Маклай выдвигает ящик. Там в образцовом порядке лежат десятки крошечных пакетиков, перевязанных ниткой. На каждом из пакетиков надпись: «Туй — 45 лет», «Дягусли — 38 лет», «Лялу — 18 лет», «Сегал — 23 года».
Это всё срезанные волосы папуасов, которые он уже столько раз рассматривал под микроскопом.
Нет! Противники его говорили неправду. Это самые обыкновенные человеческие волосы. Они не растут вовсе отдельными пучками, и они ни капли не похожи на звериную шерсть!
Чего только не выдумают люди, чтобы доказать, что у цветных даже кожа, даже волосы устроены иначе, чем у белых!
Да, Маклай не напрасно живет здесь, на этом берегу. Он привезет им такие доказательства, такие факты, что они уж больше не посмеют спорить с ним… Но… привезет ли?
Маклай встает из-за стола и
