Экран, как в былые времена, не закрывал его чёрную пасть. Ночью мне казалось, что в его глубине кто-то дышит.
Соседками моими по гостиной были четыре совсем молодые женщины- малярши и «бабуля» доярка. Разговаривали они на чистом русском матерном языке. В семь утра за общим столом завтрак, вечером такой же общий ужин, на ночь анекдоты. Сильнейшая моя боль в спине не позволяла ходить, говорить, смеяться и даже есть. Я в основном молчала днем, а ночью тихо плакала. Сочувствуя моему состоянию, женщины взяли меня под свою опеку. Они провожали меня на процедуры, выводили гулять в чудесный парк, каким-то невероятным способом доставали мороженое и вечером устраивали пирушки. Постепенно я освоилась с их языком, шутками, розыгрышами.
Однажды Лида вошла в палату и сказала:
— Идите, в буфете пирожки с малиной дают. Я вам очередь заняла. Там мужик лежит на банкетке, за ним будете.
Жизнь в «Золотой гостиной» нас настолько сблизила, что отношения стали не просто добрыми, а порой даже нежными. Девочки рассказывали о своей жизни, о тяжелой работе, а «бабуля» оказалась сорокапятилетней женщиной. Однажды она с горяча сказала: «вы тут молоко пьёте, а мы на ферме ломаемся». На руки её было страшно смотреть. Расставались как родные, плакали, просили не забывать друг друга. На прощанье мне сказали:
— Учи, учитель, не болей!
Лечение почти не принесло облегчения, зато общение с этими золотыми русскими труженицами укрепило мой дух, мою веру в то, что всё будет хорошо. Если бы у меня был свой герб я бы на нём написала слова А.В. Суворова: «Мы русские! Какой восторг!»
Не судите опрометчиво.
Тревога
Хмурый осенний день. Полдень. Школа работает в обычном режиме. Вдруг резкий вой сирены и требовательный голос призывает покинуть школу. Быстро без паники оставляем свои классы и отходим на аллею в 100 метрах от школы. Школа оцеплена милицией, скорая и пожарные у ворот. Причиной эвакуации стал звонок, что школа заминирована. Детей отпустили по домам, администрация и учителя ждут дальнейших распоряжений. Неожиданно вспоминаю, что ключи от дома остались на рабочем месте. Прошу разрешения у директора школы вернуться в свой кабинет. Идти пришлось через запасной выход и столовую. В зале вкусно пахнет обедом, столы накрыты, от тарелочек с супом еще поднимается легкий пар. Эта картина осталась со мной на всю жизнь. Поднимаясь в свой кабинет, я как заклинание повторяла:
— Стой, родная. Стой родная школа.
Через полчаса оцепление сняли, скорая и пожарная уехали, а меня, завхоза и директора попросили сопровождать солдата с немецкой овчаркой на поводу по всем помещениям школы.
Через три часа мы в изнеможении упали в кресла директорского кабинета. Обстановку разрядил завхоз. Он вспомнил, что солдат был в каске и бронежилете, а мы шли за ним след в след. Снять напряжение решили старым проверенным способом, и я твердой рукой приготовила для всех по бокалу «Кровавой Мэри». На следующий день стало известно, что звонок о минировании был ложным.
Дорога к Храму
Лето. По дороге к храму проходим вдоль деревни. Рябины у ворот. Аккуратные палисадники с георгинами. У храма останавливаемся, не в силах произнести ни слова. Купола сброшены, крест с колокольни врос в землю. Дверь заскрипела, и к нам направился молодой священник. Из беседы мы поняли, что ему восстанавливать этот храм. Священник поведал нам, что храм был разрушен в шестидесятые, точнее в 1961 году при незабвенном Никите. Утварь разграбили, иконы сбросили в овраг. Крышу разобрали, вытащили рамы. Солнце, ветер, вода сделали свое дело. Роспись едва проступает. Мы были подавлены, а батюшка бодро, с надеждой на Божью помощь обещал уже на Пасху провести богослужению.
Пасха была ранней. Дорогу развезло, под ногами тающий снег, а на душе светло. Уже затемно добираемся до храма. В сторожке у батюшки разгружаем гостинцы, подарки, согреваемся горячим чаем. Деревня в это время пуста, только несколько старожилов остаются зимовать. В левом приделе застеклены окна, дети батюшки топят буржуйку. На стенах придела иконы, возвращенные жители окрестных деревень. Во время службы стояли плечом к плечу, нельзя было даже пошевелиться. Казалось, что мы одни в этом мире. А когда батюшка произнес:
— Христос Воскресе!
Двери в мир распахнулись, мы не одни, с нами Бог.
По окончании богослужения прихожане стали разъезжаться, гостей пригласили на трапезу. Посреди двора стоял грубый дощатый стол, укрепленный на козлах. На него погрузили десятилитровую кастрюлю, и высокая, дородная распорядительная дама выдавала всем по черпаку удивительно вкусной картошки с мясом. Вкуснее блюда мне еще не встречалось. Восток заалел, легкий ветерок остужал наши горячие головы.
Принесли большой самовар и большое полено. Полено положили на стол и почему-то стали его резать. Как оказалась — это был вкуснейший торт.
Уезжали, увозя в душе умиротворение и теплоту. Провожавшая нас послушница повторяла:
— Вот как Бог управил. Доброго вам пути. Христос Воскрес!
Храм с Божьей помощью восстанавливается. Обрели свое место купола. Засверкали, устремленные в небо кресты. На Троицу в храме праздничная служба. Во дворе после службы гуляние с угощениями, с горячими пирогами. Среди гостей много молодежи, семей с детьми. Вот она Россия, настоящая.
Часть II. Пути — дороги
Доктор Женя
Почему я так люблю дорогу? Люблю ехать на поезде — смотришь на пробегающие города и деревни; любоваться широкой степью и темными лесами — пересекаешь реки, и покупать на коротких стоянках горячую картошку, густо посыпанную жареным луком. С каким удовольствием вдыхаешь горячий воздух с лугов в окно поезда. Откуда берется это желание ехать, лететь и плыть? Ответ прост. Из детства!
По дороге в горы, медленно перебирая тонкими ножками, движется ишак. На спине его узлы, сумки и четырехлетняя девочка. Отец подгоняет угрюмое животное, мама смахивает с нас слепней.
На лице ее страданье, ноги стерты в кровь неудобными московскими туфельками. Освещать хозработы на кукурузных полях в течение всего лета должен мой отец — корреспондент республиканской газеты.
В селении нас встретили настороженно: муж осетин, жена москвичка, блондинка в розовом платье до колена. Цепкая детская память удержала комнату с земляным полом без окон, железную печурку во дворе, вой шакалов, по вечерам приходящих на водопой. Поначалу местные отказывались давать нам молоко, сыр, хлеб-чурек из кукурузы, но мама быстро подружилась с девушками. Ранним утром уходили они в поле обрабатывать кукурузу, а вечером мама залечивала им раны и рассказывала о Москве. Израненными были руки, ноги и даже лицо. Листья кукурузы оставляли порезы на нежной девичей коже. Маму стали скоро
