– Это мы мигом, – почему-то обрадовался Есесеич и начал суетиться возле плиты.
Он приготовил яичницу из десяти яиц на сале, что считалось среди бомжей высшим шиком, поставил на стол миску с ломтями хлеба и литровую банку магазинных огурцов. Похоже, дед где-то неплохо отоварился, подумал Паленый, сглотнув голодную слюну.
– Налей и мне стопарик, – попросил он Есесеича.
– Так ведь ты же не пьешь с утра, – сильно удивился старик.
– Не пил, – поправил его Паленый.
– А, понятно…
Есесеич смущенно отвел взгляд в сторону.
– Составишь компанию? – спросил Паленый, делая вид, что не заметил состояния старика.
– Я уже позавтракал. Но грамм сто выпью.
Есесеич достал из своего заветного ящика бутылку темного стекла и не без хвастовства сказал:
– Попробуй и оцени. Самардык нового замеса. Высшее качество…
Они выпили. Самогон и впрямь оказался отменным. Это был крепчайший первач, почти спирт, настоянный на травах.
– Ну как? – Есесеич с хрустом разгрыз луковицу.
– Отпад… – Паленый смахнул набежавшую слезу. – Уф… Бьет сразу и наповал.
Он жадно набросился на еду. Немного расслабившийся Есесеич с удовлетворение следил за тем, как Паленый орудует вилкой.
– Еще налить? – спросил старик.
– Хватит. Иначе я прямо здесь упаду. Ноги почему-то стали ватными…
– И то верно. Перебор – всегда плохо…
Они говорили о том, о сем, старательно избегая главной темы. Первым не выдержал Есесеич. Его мучила совесть.
– Ты, это… кгм!.. прости меня… – начал он вдруг охрипшим голосом.
– Стоп! – перебил его Паленый, предостерегающе подняв руку. – Иван Евсеевич, не нужно лишних слов. Мне и так все понятно. Я не в обиде. Тебя эти козлы просто добили бы. Ты не имел другого выхода.
Есесеич был растроган. Его уже давно не называли по имени-отчеству.
– Но я не сказал им, что это ты поджег машину.
– Они и сами догадались, – хмуро сказал Паленый.
– Что теперь будет… – тоскливо сказал старик.
– Бог не выдаст, свинья не съест, – с наигранной бодростью ответил Паленый. – Как-нибудь выкручусь.
– Тебе нужно уходить отсюда. Они приезжали несколько раз, искали…
– Страна велика и свалок на ее территории хватает, – с горечью в голосе сказал Паленый. – Ударюсь в бега. Не хотелось бы, но…
– Эх! – Старик в отчаянии махнул рукой, налил себе еще стопку и выпил одним глотком. – Что тебе сказать… Для таких, как мы, нигде места нет. Одно меня утешает, что мне уже недолго осталось. Но ты еще молод…
– Вот потому я сильно и не переживаю. У меня есть просьба…
– Говори, – оживился Есесеич. – Все исполню.
– В моем "пирожке" есть тайник. Там лежит сверток… – Паленый намеренно не стал уточнять, что в свертке находится паспорт Князева. – Нужно достать его оттуда. Мне нельзя светиться, сам понимаешь.
– Понимаю, – кивнул старик. – Сделаем.
– Только будь осторожен. Вдруг за моей халабудой следят.
– Будь спок, – весело подмигнул разомлевший от самогона Есесеич. – Мы тоже, чай не пальцем деланные…
Старик ушел, получив координаты тайника. Прильнув к окну, взволнованный Паленый с надеждой смотрел ему вслед.
Возвратился Есесеич спустя час. Паленый совсем извелся в ожидании старика.
– Хух! – Есесеич вытер пот со лба рукавом пиджака. – Варька, будь она неладна…
– Что случилось?
– Увязалась за мной как та сучка за куском колбасы. Ходит и ходит… Наверное, почуяла что-то. У нее нюх будь здоров. Хорошо, что ее Петруха позвал навар дуванить.
– Может, ее приставили шпионить за тобой? – встревожился Паленый.
– А бес его знает. Она за бабки готова, не раздумывая, прыгнуть в омут вниз головой. Мать родную продаст. Хотя очень сомнительно, что такую стерву рожала женщина.
– Не исключено, что ты прав, – довольно ухмыляясь, ответил Паленый, который в этот момент прятал принесенный стариком сверток за пазуху. – Говорят, что врачи уже научились выращивать людей в пробирках. Возможно, Варька – результат неудачного эксперимента.
– Дать бы ей по мозгам… – мстительно пробурчал старик. – Одно слово – процентщица.[3]
– Пусть ее… Она хоть и оторва, но жалостливая. Когда тебя бандиты прессовали, она тут такой шум подняла…
– Правда? – удивился Есесеич.
– Ну…
– Эх, люди-человеки… – Старик посветлел лицом. – И что ж мы такие противоречивые?
– Не знаю. Пусть в этом разбираются ученые. А мы народ простой.
Паленый поднялся.
– Так я пошел… – сказал он с невольным вздохом. – Прощай, Иван Евсеевич. Береги себя. Спасибо тебе за все.
– Стой! – Есесеич неожиданно шустро метнулся в угол сторожки, покопался в куче разного хлама и возвратился, держа в руках пачку денег. – Возьми. Они тебе нужнее. Здесь пять тысяч. Вполне достаточно, чтобы обустроиться на новом месте.
– Что ты, в самом деле! – Паленый отшатнулся от старика. – Я как-нибудь наковыряю себе на пропитание, не беспокойся. На эти деньги ты лучше в больнице зимой полежи, пусть тебя маленько подлечат.
– Не возьмешь – обижусь, – нахмурился Есесеич. – Я ж от чистого сердца. Филки у меня есть, не сумлевайся. И на больницу хватит, и на все остальное.
– Ну, если так… Но учти – беру взаймы. Не спорь! Буду жив – верну. Как скоро, точно не знаю, но верну обязательно.
На этом они и распрощались. Пригибаясь пониже, Паленый быстрым шагом направился к лесу. Есесеич стоял возле сторожки на стрёме и крутил головой во все стороны, чтобы не пропустить вражеского лазутчика.
Но ни Паленый, ни старик не видели, что неподалеку от жилища Есесеича за одной из свежих мусорных куч притаилась Варька. Она замаскировалась обрывками обоев, разноцветными полиэтиленовыми пакетами и еще чем-то, напоминая снайпера в засаде.
Ее глаза возбужденно блестели, а на темном испитом лице застыло какое-то странное выражение – смесь удивления, жалости, негодования и злости. Что за мысли таились в ее голове, прикрытой цветастым старушечьим платком, можно было только гадать.
Глава 4
Паленый так и не уехал из города. Его всецело захватила идея Есесеича сделать пластическую операцию, чтобы навсегда избавиться от уродливого лица.
