в нестандартной для него ситуации. Вдруг тебя хватают, бросают в камеру…
– Что вы вспомнили? – нетерпеливо спросил Дидро. О том, как реагирует мозг человека, оказавшегося в камере, он мог рассказать массу историй.
– В том и проблема, – пробормотал Дорнье. – Картины были очень четкие, это я помню, а что именно… Я решил, что это были сны, именно потому, что уже несколько дней спустя все вспоминалось смутно, скорее ощущения, чем картинки, а месяц спустя только ощущения и что-то такое… туманное… Потом у меня хорошо пошли вычисления, придумал я одну штучку, очень помог фейнмановский метод перенормировок. В общем, месяца два спустя я и думать перестал о том, что мне снилось в камере. Забыл напрочь.
– Если так, зачем вы об этом рассказываете?
– Когда я увидел вашу фотографию, то вспомнил. Не туманные картины, а все: и то, что привиделось в камере, и то, что происходило на самом деле. Понял, почему в семидесятом бросил заниматься теоретической физикой и – я как раз получил докторскую степень в Сорбонне – устроился работать к Лимайеру в новый тогда институт атомных проблем. Был уверен, что мое место там. Дальше все шло как по маслу: эксперименты по квантовым симметриям, переход в ЦЕРН, переезд в Цюрих, эксперименты – это уже в восьмидесятых и девяностых – по квантовым нелокальностям, попытки проверки ЭПР-парадокса…
– М-м-м…
– Неважно, – отмахнулся Дорнье. – Я вам потом объясню, если захотите. В девяносто четвертом прочитал в американском физическом журнале статью Элицура и Вайдмана, и возникло ощущение, что я знаю об этом эффекте больше авторов. Ужасное для физика ощущение: уверен, что знаешь нечто, уверен, что это нечто отвечает на все вопросы, поставленные в статье, но при этом не имеешь ни малейшего представления о том, что ты знаешь и откуда такая уверенность.
– А что же… – попытался Дидро вернуть собеседника к более реальной проблеме.
– Так я и говорю! – воскликнул Дорнье. – Когда я увидел вашу фотографию, то понял, что непременно должен с вами увидеться. Вы могли рассказать…
И он надолго замолчал, глядя в окно – напротив кафе, прямо перед домом Дидро, пожилой велосипедист налетел на фонарный столб и упал с велосипеда. Прохожие подняли его, усадили на тротуар, кто-то вызвал «скорую», издалека уже слышалась приближавшаяся сирена. Дидро сидел спиной к окну, изучал лицо и жесты собеседника, ждал продолжения, вопросов больше не задавал: опыт полицейского подсказывал, что Дорнье подошел к главному, нажимать не стоит, собьется и начнет сначала.
– Посмотрите, – произнес Дорнье. – Там… Вам не кажется, что…
Дидро оглянулся: «скорая» как раз подъехала, двое парамедиков выкатили носилки и склонились над велосипедистом. Собрались зеваки, человек всего-то десять, но они загораживали обзор, и Дидро лишь на мгновение увидел лицо раненого.
Он вскочил и, бросив собеседнику «Я сейчас вернусь!», быстро пошел к выходу из кафе. Дидро заставлял себя не бежать, он не должен был бежать, если он побежит, то сердце выскочит из груди и побежит быстрее него, так уже было в прошлом году, когда он побежал через улицу, чтобы успеть на ту сторону раньше, чем загорится красный, и его прихватило как раз на середине проезжей части. Он провел в больнице неделю. Он и в пансионате Арнольда оказался потому, что врач посоветовал не меньше трех раз в году проводить у моря в приятном южном климате.
Дидро не бежал, и потому, когда дошел, носилки с раненым уже вкатывали в машину, а велосипед кто-то поднял и прислонил к стене дома, где жил комиссар.
Дидро все-таки успел увидеть велосипедиста, прежде чем один из парамедиков захлопнул двери и машина уехала, подвывая и яростно мигая красным пламенем.
Народ разошелся сразу, все было ясно: человек не справился с велосипедом, налетел на столб. Велосипед – не автомобиль, полиции здесь нечего делать. Дидро подошел к велосипеду, попробовал поправить руль, не получилось, машину надо в мастерскую, но никто об этом не подумал, а оставлять велосипед здесь дожидаться хозяина было бы неправильно – украдут. Даже не украдут, а всего лишь приберут бесхозное добро, обычное дело.
Дидро открыл дверь привычным поворотом ключа, вкатил велосипед в прихожую, прислонил к стене и поразился мысли, возникшей не сейчас, а когда он увидел через окно кафе выбегавших из «скорой» парамедиков.
Он уже видел это. Он уже при этом присутствовал. Не был уверен, но ощущение… Да, было только ощущение, что он видел, присутствовал, знал… Но вспомнить не мог, и это было мучительно.
Дидро постоял в полумраке, пытаясь разобраться в себе. Он и думать забыл о Дорнье, дожидавшемся в кафе, потому что чувствовал: он и без Дорнье все знает, просто не понимает еще и не помнит. Бывало с ним и такое. В восемьдесят седьмом, например, он вычислил убийцу девушки из бистро «Серенада», но произошло это в подсознании, что-то там с чем-то сцепилось, расцепилось и легло последним элементом пазла. Он все знал, но мучительно не мог назвать имя, которое всплывало из подсознания, но никак не могло всплыть, как подтопленное бревно. Сейчас тоже… Бессмысленно пытаться… Оно само… Как тогда.
Дидро вышел, запер дверь и, убедившись, что машин нет, перешел улицу в неположенном месте. Почему-то он знал и то, что увидит, или, точнее, чего не увидит в кафе, а потому не очень торопился. Дорнье за столиком не было. На столе, прижатый блюдцем, белел листок.
«По счету я расплатился. Теперь я знаю, что тогда случилось, как и почему. Расскажу при встрече. Мне нужно еще кое-кого найти».
Комиссар аккуратно сложил записку, спрятал между листами записной книжки, книжку – в боковой карман. Сел за стол, прижал ладони к вискам и вспомнил свисавшую с носилок руку велосипедиста с коротким безымянным пальцем.
Как это написано в одном русском рассказе? У Чехова, кажется. Комиссар не запоминал прочитанных книг, хотя и читал много, особенно в молодости, но мысли обычно было не о том, о чем он читал, и, видимо, потому фамилии авторов, имена персонажей, названия книг забывал почти мгновенно. Может, и Чехов. Или Набоков. Точно не Толстой, тот писал слишком много и формулировал не так лапидарно. «Этого не может быть, потому что не может быть никогда».
Точно сказано.
Нужно найти Дорнье. Дидро знал, что не станет искать. Во-первых, у него больше не было под рукой штата работников, которые могли бы прочесать огромный город и выяснить хотя бы, в каком отеле остановился физик. Во-вторых,
