колоть дрова, заниматься уборкой территории.
— Ещё и ругаются, что почему бинты у тебя грязные. Какими им быть, если я дрова колол? — возмущался ефрейтор Петров. — Суки…
— Сами французики, уже вполне поправившиеся, лежат себе, полеживают… Их только кормят, работать не заставляют…
— Все бока негры отлежали, а мы не емши воду таскаем…
На фоне таких разговоров бригадный комитет постановил организовать проверочную комиссию. Выяснить, имеют ли под собой основание жалобы раненых.
— Иван Иванович, мы тебя в комиссию включили. Посмотри, что там делается.
Во как. Со мной, как со знакомцем на завалинке нижние чины разговаривают! Со свободой, равенством и братством совсем распоясались…
Раньше, такого не было. Скоро и в морду начнут кулаком тыкать…
— Двух фельдшеров ещё с собой возьми…
Так. Уже приказывать начали…
Мля… Куда катимся?
Теперь комитет — власть… Власть? Да, власть…
— Иван Иванович, съезди. Хуже не будет.
Это ещё и Рязанцев в ту же дуду дудит. Нет, он не за власть комитета, а просто за меня опасается. Откажешь комитету — неизвестно что будет.
— Хорошо, съезжу, — согласился я.
В проверочную комиссию кроме меня и фельдшеров, вошли ещё и представители от ротных и полковых комитетов. Не комиссия получилась, а целая толпа.
Такая делегация во французский госпиталь в ближайшем городке и заявилась. Там у всех глаза на лоб и полезли. Таких проверяльщиков тут отродясь не видели.
Нижние чины языком союзников не владели, поэтому я с руководством госпиталя и объяснялся. Они морды кривили, но наши-то, все с винтовками в руках и неизвестно с чем в голове.
— Проверяйте, — последовал ответ.
Делегаты от бригады и осмотр условий произвели, в которых раненые русские и французы находятся, и опросили земляков — не заставляют ли их какие работы здесь выполнять?
Факты подтвердились. Французам были лучшие палаты предоставлены и их выздоравливающие к хозяйственным работам не привлекались. Наши — трудотерапию полной ложкой хлебали.
Кормили, правда, всех из одного котла, с размером порций обид не было.
— Скажи им, если дальше такое продолжится, мы им тут «Марсельезу» устроим. — нашелся среди членов одного из полковых комитетов грамотей. — Так и передай.
Для подтверждения своих слов он ещё и затвором клацнул.
Мля…
Во, до чего дожили…
Я уведомил французов о претензиях комитета и возможных последствиях. Мои слова нашли полное понимание.
— Ещё кто-то пожалуется, всей бригадой сюда явимся, — таково было последнее слово проверочной комиссии.
Глава 18 Первомайская демонстрация
Прошла одна неделя, другая…
Солдаты в лагере бездельничали, занятий с ними никто не проводил. Когда нас отправят на фронт — никакой информации об этом не было.
Мои подчиненные тоже немного подраспустились. Некоторые даже на меня огрызаться начали. Ну, если я что-то делать их заставлял.
Беда просто. Никогда такого раньше не было.
Раненые из французских госпиталей продолжали возвращаться и у меня работы хватало. Я принял себе за правило каждого осмотреть, принять решение о состоянии его здоровья, дать необходимые рекомендации.
Видя о себе заботу, раненые относились ко мне хорошо. Впрочем, и раньше у меня с нижними чинами отношения были нормальные. Ещё и слава бузника играла свою роль. Наш мужик силу и умения, особенно бойцовские, уважает. Тут даже разговора нет.
Старших офицеров всё не было и не было. Застряли, они что ли в Париже?
Апрель подходил к концу…
Солдатский комитет нашего полка принял решение провести демонстрацию в честь Первого мая. Ротные собрания нижних чинов единогласно одобрили это постановление.
— Что, делается-то, Иван Иванович. — вздыхал то и дело Рязанцев. — Не армия, а не пойми, что…
Эх, Никифор Федорович, не знаешь ты ещё, что скоро вся твоя привычная жизнь с ног на голову перевернётся. Впрочем, она уже переворачивается.
В последний день апреля пришел приказ — все тяжелые станковые пулеметы, а с ними и лёгкие, сдать французским инструкторам. Они их проверять будут, а при выявленных поломках и ремонтировать.
Лагерь полка загудел, как муравьи солдаты туда-сюда засновали.
— Не дадим!
— Разоружить хотят…
— Хрен им, а не пулемёты!
Полковой комитет принял решение о том, что пулеметы сдавать не будем. Все наши пулеметы, которые имеются в наличии, исправны, ремонтировать их нет никакой надобности, а если что-то и сломается, то мы сами их починим лучше всяких французов.
Так и было приехавшим французским инструкторам объявлено. Они на конфликт не пошли, бычить не стали и отбыли не солоно хлебавши.
— Что делается, что делается…
Никифор Федорович опять у меня в гостях сидел. Про пулеметы он мне и рассказал. Сам я от пулеметов далек, где я, а где они. У меня своих забот хватает.
— Чем, Иван Иванович, дело и завершится?
Интендант места себе не находил. Из России всякие вести приходили. Не всегда его радующие.
— Сейчас в лагере, во всех местах, где стоят пулеметы, вооруженные караулы круглосуточно стоят. По решению общих собраний рот и команд к оружию никого чужого не подпускают, — поделился интендант со мной очередной порцией новостей.
Вечером того же дня на общих собраниях батальонов зачитали приказ бригадного командира. Лохвицкий запрещал проводить демонстрацию.
Вот, додумался же… Французы де не могут спокойно смотреть на красные флаги. Они им революцию напоминают. Когда она тут случилась, было много пролито крови их дедов.
Ну, скорее уж прадедов… Сколько лет уже с той революции прошло.
— Не убедительно… — разделял мои мысли бригадный интендант. — Не убедительно…
— Да и не знают они о нашей демонстрации, кто им про неё скажет…
— Умирать тут мы можем, а демонстрацию — нельзя.
— Не будем выполнять приказ…
Такие фразы можно было слышать в лагере.
Да уж…
Первого мая, ещё до завтрака, солдаты, кто не сделал это вчера, приводили себя в порядок. Наводили блеск на ременные пряжки, чистили сапоги, винтовки, пулеметы, лёгкие траншейные пушки…
Все были в праздничном, приподнятом настроении.
В хозяйстве Рязанцева дошивали красные флаги, плотники дострагивали для них древки.
Полковой оркестр надраивал свои инструменты и украшал их красными ленточками.
Представители первомайской комиссии ходили по взводам и не хуже фельдфебелей проверяли, всё ли в порядке.
Артельщик первой роты Харлашка вообще спать не ложился. Его кухня сейчас блестела как новенькая, сбруя лошадей была украшена красными флажками, гривы и хвосты коней пестрели разноцветными летами. Где он их только и взял?
Из трубы полевой кухни валил дым. Харлашка её затопил с таким расчетом, чтобы сразу после демонстрации угостить свою роту праздничным обедом.
На груди Харлашки красовался красный бант.
Наскоро перекусили и батальоны стали строиться. Вынесли полковое знамя. Было оно в руках опять же у великана Василия Сабанцева. Он встал впереди построения первой роты, его окружили солдаты с красными знаменами. За знаменщиками заняли своё место музыканты с инструментами, что были подарены нам жителями Парижа.
Представители от солдатских комитетов пошли приглашать офицеров на демонстрацию. Некоторые, я в том числе, согласились.
Ну, двинулись…
Роты шагали не сбивая шага, музыканты играли марш.
За оркестром следовали стрелки, за стрелками — пулеметчики. Все до единого пулеметы были сейчас здесь, ни одного в оружейных комнатах не было оставлено. За пулемётчиками вышагивали минометчики. Колонну замыкали четыре походные кухни. На первой гордо восседал Харлашка.
Я шёл вместе со стрелками.
За лагерем был хороший большой ровный плац, там и планировалось провести митинг.
Линейные встретили нас за лагерем и проводили на отведенное место. Вслед за первым, подошли второй и третий батальоны. Полк выстроился перед импровизированной трибуной — крестьянской арбой. На неё взобрался председатель полкового комитета и поздравил всех с Первым мая.
Затем говорили представители от батальонов. Они проклинали тёмное прошлое, в солдатские ряды летели слова о новой, счастливой и радостной жизни. Почти каждый из выступающих требовал отправки бригады обратно домой. Навоевались де тут, пора и в Россию.
Эти слова вызывали согласные крики и аплодисменты.
Аплодировали и французы, что пришли из соседних деревень. Откуда они про демонстрацию и митинг узнали? Кто-то из солдат им об этом сообщил?
Глава 19 Болезнь
Май во Франции выдался тёплый.
Ну, хоть что-то хорошее…
Дисциплина в лагере падала, солдатские комитеты чуть ли не ежедневно заседали.
— Пусть сами воюют!
— За три года по горлышко навоевались.
— Домой, домой пусть отправляют!
Это и подобное приходилось мне слышать, когда я проходил мимо барака, который облюбовали комитетчики для своих собраний.
Что в России?
Французским газетам я не верил, да в них и про русские события
