регулировало значительную часть трансграничного товарообмена, как и в других азиатских странах, эта торговля контролировалась европейскими державами в значительно меньшей степени, чем предполагалось во многих более ранних исторических описаниях. Европейские торговцы и миссионеры были всего лишь одной из частей многокрасочного мира с взаимодействием множества разных игроков [McNeill, McNeill 2003: 155–212].
Возрастающее значение международной торговли оказывало сходное влияние на регионы с мощной экономикой, расположенные на разных континентах [Lieberman 2003; Lieberman 2009, esp. 494–576][63]. Китайские экономические центры, такие как расположенные на востоке Китая область Цзяннань и провинция Чжэцзян (родина Чжу Цзунъюаня), во многом развивались параллельно с европейскими центрами производства и потребления, такими как Англия или Голландия [Pomeranz 2001]. В таких регионах плотность населения достигала невиданного ранее уровня, в некоторых случаях не превзойденного даже в наши дни [Parker G. 2008: 1059]. Более того, в европейских и китайских экономических центрах растущая коммерциализация привела к особенно плотной населенности специализированных торговых городов, и в этой протокапиталистической экономике произошло возникновение обширного и свободного рынка наемного труда на краткосрочной и долговременной основе [Fan Shuzhi 1990]. В течение большей части этого периода оба региона испытывали значительный рост городов, торговой активности и распространения новых технологий, связанных с интенсификацией всемирной торговли [Fletcher 1995: 3]. В этих и других местах возрастал уровень грамотности, а глобализация торговых рынков сопровождалась ростом социальной мобильности [Lieberman 1997: 464–470].
Эти связи и общие преобразования сопровождались притоком новых знаний и компетенций. Торговцы из разных частей света стали делиться сведениями о ценах и рынках сбыта в дальних краях, а в некоторых мореходных частях Азии импровизированный и упрощенный вариант португальского языка стал lingua franca для общения между европейцами и местными жителями [Subrahmanyam 2012: 292–293][64]. Новые технологии и связанные с ними навыки пересекали социальные границы, часто с помощью специалистов, которые покидали родину и предлагали свои услуги иностранным правителям. Сходным образом новые знания о далеких культурах распространялись во многих странах, стимулируя межкультурный интерес, – не только в образованных слоях европейского общества, но и в других частях света, включая Китай.
Некоторые ученые дошли до того, что стали обобщать эти сходства и взаимосвязи через такие концепции, как создание евразийской общности, или даже через идею о специфически евразийском раннем Новом времени[65]. Нам следует быть осторожными и не усматривать между этими общими направлениями слишком большое сходство: несмотря на взаимообмен, важнейшие аспекты общественного строя, политическая и интеллектуальная культура во многих регионах мира, включая Китай и Европу, оставались разными[66]. Тем не менее когда мы помещаем отношения между Европой и Китаем XVII века в глобальный контекст, эти два макрорегиона больше не кажутся совершенно различными. Действительно, многие путешественники того периода рассказывали о встречах со знакомыми реалиями в разных частях света. К примеру, в сообщениях иезуитов о Китае это большое и далекое царство не выглядит совершенно чужеземным или экзотичным[67]. Их описания были основаны на непосредственном восприятии растущих глобальных связей, особенно заметных в центрах морской торговли, таких как Нинбо.
Эпохальные кризисы
Китай во времена Чжу Цзунъюаня ни в коей мере не переживал золотой век. Напротив, значительная часть его жизни совпала с периодом упадка, смерти и разрушения. В течение десятилетий государство пребывало в состоянии полной дестабилизации, особенно начиная с 1600-х годов, когда Китай оказался под ударом нескольких кризисов, каждый из которых готовил почву для следующего. Цепочка мятежей и зарубежных вторжений в конце концов истощила ресурсы династии Мин. Более подробное знакомство с аспектами этой истории напоминает чтение захватывающего романа. Уже в последние десятилетия XVI века Императорский двор, возглавлявший государственное устройство великой Мин, был подточен раздорами между соперничающими фракциями, коррупцией и интригами. Некоторые императоры, или Сыновья Неба, добровольно уединялись в своем личном мире; другие были вынуждены к этому. Одним из примеров служит император Чжу Юцзяо (девиз правления – «Тяньци», или «Небесное руководство», годы правления: 1620–1627), который провел большую часть своего правления, занимаясь плотницкой работой, пока страна переживала свой первый упадок под фактически авторитарным руководством евнуха Вэй Чжунсяня (1568–1627). Другие императоры умирали молодыми, оставляя за собой еще более юных и плохо подготовленных преемников; в общем и целом, обладатели высших государственных должностей сменялись, как мигающие огоньки. Совокупность действующих сил в центральном правительстве Мин и во всем государственном аппарате стала настолько сложной и насыщенной внутренними конфликтами, что даже самые эффективные и способные чиновники приходили в отчаяние[68]. В такой ситуации все больше чиновников покидало государственную службу в поисках более эффективного применения своих способностей. Другие ученые люди даже не мечтали сделать официальную карьеру, и мы можем причислить к ним нашего героя Чжу Цзунъюаня.
Однако дряхлеющую династию терзали не только внутренние раздоры и паралич государственного сектора. С первых лет XVII века (а в 1630-х годах положение только ухудшилось) целый ряд неурожаев поразил крупные регионы страны. Сочетание засух, наводнений и нашествий саранчи лишило средств к существованию множество людей во всех провинциях империи. По следам этой разрухи пришли эпидемии, тяжело ударившие по населению, ослабленному голодом и скудным питанием. Шаткая бюрократическая система мало что могла поделать для смягчения этих бедствий, особенно потому, что испытывавшее финансовые трудности правительство Мин постоянно увеличивало военные расходы и не существовало общественной кредитной системы для государственных займов. Вследствие этого китайский Императорский двор предпринял резкое повышение налогов, сильнее всего ударившее по крестьянам и ремесленникам. Голодное государство взыскивало доходы с голодающего населения: к примеру, в Нинбо налоги в последние годы династии Мин удвоились [Fu Xuancong 2009, 3: 185–186], несмотря на уже отчаянное положение многих горожан.
Обстановка в Китае становилась все более безнадежной. Источники того времени повествуют о продаже детей, убийствах и детоубийствах, ощущении безысходности и массовой безработице. Неудивительно, что во многих частях государства Мин, включая Нинбо и его окрестности, начались восстания и разбойные нападения. В 1620–1630-е годы призыв жителей соседних стран для солдатской службы в Северном Китае неоднократно приводил к мятежам и массовым волнениям. В то же время разные правительственные ведомства принимали меры против пиратов, приводившие к значительному кровопролитию. В 1627 году китайские войска сражались с мародером Линь Цилао, якобы сотрудничавшим с голландскими наемниками и даже объявившим себя императором [Там же: 190]. В середине 1630-х годов последовали ожесточенные сражения с Лю Сяном, который воспользовался состоянием, нажитым на морской торговле, для создания собственных вооруженных сил [Wang Ji 1967: 3770–3771]. В конце концов Лю покончил с собой на одном из своих судов, но лишь после долгого конфликта, оставившего полную разруху во многих регионах, включая прибрежные районы
