августе 1045 года был направлен в Манчжурию, где в том же месяце был убит японцами, с целью предотвращения его захвата советскими войсками»[9].
Странно все это. Высокопоставленный офицер НКВД сбежал за границу, а уголовное дело не было возбуждено».
Глава 2. Из камеры смертников в палачи
Из Хабаровска меня на поезде отправили в Москву. Отдельное купе в мягком спальном вагоне. В сопровождение двух конвоиров ехал я дней пятнадцать — все это время прикованный наручниками к ножке столика. Три раза в сутки меня выводили в туалет. Питались мы выданным в Хабаровске конвоирам сухпайком.
Мои спутники всю дорогу молчали, ограничиваясь лишь короткими фразами — командами. Они строго следили за тем, чтобы я не общался с другими пассажирами. Радио в купе было выключено. Газеты в купе отсутствовали. Поэтому я ничего не знал о боях в районе озера Хасан. Видел я идущие на Дальний Восток эшелоны с военной техникой и красноармейцами, но не обратил на это внимание.
Несмотря на все специфику своего положения и не зная, что ждет меня впереди, я ощущал себя королем. Впервые в жизни я ехал в спальном мягком вагоне! Проводник в черной форменной тужурке три раза в день приносил ароматный свежезаваренный чай. Стаканы в мельхиоровых подстаканниках. Блюдечко с колотыми кусочками сахара. И неторопливое чаепитие под стук колес. А что еще делать, кроме того, как любоваться мелькавшими за окном пейзажами. В училище и на заставе я быстро выпивал чай из алюминиевой кружки, а потом куда-то убегал. Времени на чайную церемонию у меня не было.
В столице на привокзальной площади меня усадили в черную легковую автомашину — я с удивлением осмотрел салон этого транспортного средства. Мне еще ни разу в жизни не приходилось ездить на «легковушке». В кузове или кабине грузовика — несколько раз. В городе, где я родился и вырос, было не больше пятнадцати легковых машин. И всеми пользовались местные большие начальники. Еще больше удивился я, когда узнал, что любой москвич может заказать такси по телефону, сесть на кожаное сидение и наслаждаться поездкой по городу.
Когда мы ехали по улицам столицы, я удивленно вертел головой. Мысль о том, что может быть это моя первая и последняя поездка — впереди короткое следствие и смертный приговор за то, что дал возможность уйти врагу за границу — временно отступила и уступила месту радости от встречи с Москвой.
Меня доставили в здание Главного управления госбезопасности НКВД СССР на площади Дзержинского. Через несколько часов я попал в одиночную камеру Внутренний тюрьмы, которая на много месяцев стала моим жилищем.
Встреча с Берией
Потянулись дни похожие один на другой. Два раза в день кормежка. Раз в две недели водили в баню. Даже беседы со следователями (мое дело по очереди вело четыре человека) ничем не отличалась друг от друга. Стандартный набор вопросов и привычные ответы на них. И снова в камеру.
Внезапно вызовы на допросы прекратились. Это наводило на грустные мысли. Возможно, что мое дело передано в суд и теперь осталось только дождаться вынесения приговора. Я не сомневался, что он будет очень суровым, возможно, что даже и высшая мера наказания. Ведь я не только помог сбежать за рубеж высокопоставленному «врагу народа», но и способствовал ослаблению обороноспособности нашей страны. Ведь начальник УНКВД и пограничными войсками Дальнего Востока в силу своего служебного положения знал множество секретов. В том, что война между СССР и Японией неизбежна, я не сомневался. На границе это ощущалось особенно остро. Может быть, мои товарищи по погранотряду уже сражаются с проклятыми самураями, а я тут сижу на нарах. И от этого становилось еще тоскливее.
О том, что японцы напали на нашу погранзаставу, а ее начальнику посмертно присвоили звания Героя Советского Союза, я узнал только через год, когда вышел на свободу.
Находясь в заточение я старался поддерживать физическую форму: приседал, отжимался от пола, часами ходил (мысленно при этом представляя, что нахожусь на границе). Иногда ощущения были такими яркими и отчетливыми, что я испытывал сильный шок, когда возвращался в замкнутое пространство камеры. В первый месяц я пытался считать дни, а потом сбился со счета и отказался от этой идеи. Постепенно я привык к новой жизни. Служба на Дальнем Востоке мне казалось всего лишь сном, красивым и иллюзорным. Я мог часами неподвижно сидеть, расфокусировав взгляд и не о чем не думая. В голове вместо бурного потока мыслей неподвижная чернота безмолвия. В такие моменты не знал — я жив или мертв. Когда возвращался в реальность, например, во время мытья в бане, то понимал, что долго не смогу балансировать на грани между жизнью и смертью. В какой-то момент я сойду с ума — навсегда погрузившись в черноту безмолвия, или умру. Будет тело продолжать существовать в качестве биологического объекта или начнет разлагаться в сырой земле — разуму будет все равно. Он навсегда обретет покой, погрузившись в вечную черноту безмолвия. Рай и ад, куда, якобы, попадают души умерших — сказки попов. Нет загробной жизни и всех, вне зависимости от их земных дел, ожидает один финал. Когда я впервые осознал это, что-то сломалось во мне. Воспоминания о прошлом резко потускнели, а мечты о будущем куда-то исчезли. Острым и ярким был лишь миг жизни, который я проживал в тот момент. После этого я перестал испытывать дискомфорт от нахождения в заточение. Наоборот, я обрел ощущение внутренней свободы. Больше я не цеплялся за свою жизнь. Зачем ей дорожить, если финал заранее известен и неизбежен. После этого я стал равнодушно относиться к своей и чужой жизни.
Однажды утром в камеру ко мне пришел тюремный брадобрей с бидоном горячей воды, тазиком, полотенцем, кружкой с мыльной пеной, опасной бритвой и машинкой для стрижки волос. Он ловко превратили меня из длинноволосого попа в призывника. После бритья и стрижки меня отвели в баню. Затем мне выдали свежее белье, гимнастерку со споротыми знаками различия, галифе и сапоги.
В таком виде я предстал перед наркомом внутренних дел Берией.
Одетый в скромный костюм, без галстука, в пенсне Берия был больше похож на школьного учителя, чем наркома внутренних дел. Говорил он тихо с едва заметным грузинским акцентом.
— Как же вы упустили такого матерого врага, лейтенант Фролов? Почему в нарушении всех инструкций позволили ему пройти в погранполосу? Я читал ваши показания. Что там на самом деле случилось, — спросил нарком. Чувствовалось, что он хотел лично разобраться в произошедших
