Петр Фролов
Суд народа. Тайны Великой чистки
Александр Север
Вступление
Рукопись, найденная на антресолях
Утром 20 декабря я сидел в студии популярной московской радиостанции. В этот день в нашей стране отмечается профессиональный праздник работников органов госбезопасности и внешней разведки — День чекиста. В прямом эфире в течение часа мне предстояло доказывать радиослушателям, что сотрудники НКВД были не только палачами, но и защитниками Родины. Что еще можно обсуждать в рамках темы: «Репрессии 1937 года и органы госбезопасности».
Ведущая — очаровательная дама — предупредила меня перед прямым эфиром: несмотря на то, что ее отец был сотрудником внешней разведки — по отношению к отечественным спецслужбам она настроено резко отрицательно. Правда пообещав дебатов в студии не устраивать. С этой задачей прекрасно справятся радиослушатели. Женщина ошиблась — все звонившие хвалили Сталина. Как говорится, хотели как лучше, а получилось как всегда.
После окончания передачи я вышел в коридор. Мое место занял новый гость. Ко мне подскочила редактор. Протараторив:
— Звонила пенсионерка. В эфир просила не выводить, — Сунула листок бумаги мне в руку и развернувшись поспешила обратно на свое рабочее место, добавив на ходу, — Просила перезвонить. Сказала, что у нее есть интересный материал. Мемуары отца…
Этим же вечером я позвонил по указанному номеру и договорился о встрече. Честно говоря, ехать мне не хотелось — не верил, что этот визит будет результативным. Мемуары, скорее всего, были написаны неразборчивым старческим почерком. На расшифровку текста уйдет, как минимум, месяц, а то и больше. Все мучения ради того, что бы прочесть набор здравниц в честь Сталина и сцен из жизни писавшего. Возможно, что автор на самом деле не бывший чекист, а обычный графоман.
Кирпичный «сталинский» дом в районе метро Фрунзенская. Бдительная старушка консьержка, которая долго выясняла, к кому и зачем я пришел. Квартира на пятом этаже. Дверь открыла пожилая дама. Пригласила войти. Через несколько минут мы сидели за столом в гостиной, пили кофе с коньяком и беседовали. Точнее говорила в основном она, а я больше слушал.
— Признаюсь, я почти ничего не читала из ваших книг, кроме «Антикоррупционного комитета Сталина» и книги о Берии[1]. Подруга рекомендовала. Она активистка КПРФ и мы с ней часто по этому поводу спорим. Зато с моим отцом она часами обсуждали, как хорошо было жить при советской власти. Просто она не была за границей и не знает, что можно жить иначе. Мы с мужем, к сожалению, покойным, — она печально вздохнула, — много лет прожили на Западе. Сережа был дипломатом. Впрочем, это не по теме нашего разговора. Мой отец с 1938 по 1954 год служил на Лубянке. И до самой смерти считал, что при Сталине в стране был порядок, а все жертвы политических репрессий пострадали за реальную, а не мифическую, антисоветскую деятельность. Если бы чекисты не ликвидировали «пятую колону» в 1937 году, то СССР не смогла бы победить в войне. Отец рассказывал, что присутствовал при расстрелах. Сам он стрелял, — поспешила добавить она, — лишь документы оформлял вместе с врачом и прокурором. Вас это не шокирует? — спросила она с тревогой в голосе.
— Что именно? — осторожно произнес я, тщательно подбирая слова, — Что он присутствовал при расстрелах? Не он ведь подписывал смертные приговоры. А мое отношение к большинству чекистов — тех, кто не запятнал себя избиением подследственных на допросах — Вам известно из моих книг.
— Это хорошо, — с облегчением произнесла собеседница. — Просто многие мои знакомые негативно воспринимали отца только из-за того, что он служил в НКВД. Они считали эту организацию преступной… А если бы узнали, что он присутствовал при расстрелах…, — она замолчала.
— Нескромный вопрос — как эти люди относятся к Никите Хрущеву? Как к разоблачителю «культа личности» или как человеку, подписавшему десятки тысячи смертных приговоров жителям Москвы в 1937–1938 годах, когда он был секретарем столичного горкома? Наверно, как к инициатору «оттепели» и противнику тоталитаризма. Для них он герой, а ваш отец — плохой человек. Хотя по логике должно быть наоборот или по крайне мере Хрущев повинен в репрессиях точно так же, как и Сталин. Ваш отец был всего лишь исполнитель и наверно искренне верил в то, что все казненные совершили реальные преступления и опасны для страны. Чего не скажешь о Хрущеве.
— Не знаю… — растерянно произнесла она, — Об этом я и не задумывалась… Вы хотите сказать, что мой отец был простым исполнителем, а Хрущев действовал осознано, а потом ради борьбы за власть стал антисталинистом.
— Не все так просто. Ваш отец и Хрущев действовали в рамках существовавший на тот момент ситуации. И оба искренне верили, что поступают правильно. Другое дело, что один на всю жизнь сохранил веру в это, а другой — нет. Честно говоря, к людям, не менявшим свои взгляды в угоду политической конъюнктуре, я отношусь лучше, чем к политическим «перевертышам».
— Вы бы с моим отцом наверно нашли бы общий язык. У вас взгляд на прошлое отстранено — нейтральный. Ему были симпатичны такие люди. Назвать его фанатичным сталинистом сложно. Скорее прагматиком, который в 1954 году почувствовал изменение ситуации и ушел с Лубянки. Преподавал историю в военном вузе. После войны он окончил заочно пединститут, потом защитил диссертацию и хрущевскую «оттепель», а потом и в брежневский «застой» сеял великое и ценное в умы офицеров советской армии.
— А как из чекистов попал в военные? — удивился я.
— Долгая и запутанная история. После окончания погранучилища был распределен на Дальний Восток. Оттуда переведен в Москву — в центральный аппарат НКВД. Отец шутил, что служил «канцелярской крысой в фуражке» — в архивном отделе. Там хранились все следственные дела осужденных, в т. ч. и приговоренных к расстрелу. Когда человека казнили, то отец писал соответствующую справку и подшивал в дело репрессированного. Во время войны отец служил в «Смерше». Как он сам рассказывал — военная контрразведка постоянно испытывала дефицит кадров — из-за высоких потерь на передовой. Вот его и перевели из архивного отдела в оперативное подразделение. Одновременно начал преподавать на курсах, где обучали военных чекистов. Именно тогда он понял, что его истинное призвание — учить молодежь. Так он объяснял свое решение сначала окончить институт, а потом уйти на преподавательскую работу.
— И он преподавал историю? — удивился я.
— Не знаю, — честно призналась она, — Отец никогда дома не рассказывал о своей работе. Во всех анкетах я указывала военный вуз и должность — преподаватель. Этого было достаточно для того, что бы меня вместе с мужем КГБ выпускало за границу…
