пальцы помню, под внимательное кряхтенье хозяина они любовно лепили тесто. Мишка не про еду, ему нравилась их форма. Даже очки нацепил.
Пару лет назад на Байкале мы с Мишкой сидели на бревнышке у самой воды, глядели в озерные дали и размышляли, что красота имеет особенное свойство напитывать человека сама по себе. Не хуже, чем еда. Даже и лучше, уверенно уточнил тогда Мишка.
Позвонил Андрею. Это мой друг. Мой, Мишкин, Моста… Мы прошли вместе много таежных речек. Он учил нас с Мостом журналистике, той, какой уже нет, да и «Известий» тех уже нет.
Андрей сейчас в больнице, что-то серьезное, он не вдается в подробности, отшучивается, как всегда.
Я достал телефон.
— Андрюха, терапевт беспокоит, послушай, как трещит таежный костер! — подношу телефон к огню.
Потом он попросил поставить «ночную речку». Слушал внимательно, крякнул довольно, выспросил про сплав в одиночку, про рыбалку и тут же стал составлять планы на следующий год. Потом попросил, чтобы еще потрещал ночной костер…
Вздохнул благодарно:
— Давай, аккуратнее там, салага!
Через полтора месяца Андрея не стало.
С уходом близких у нашей жизни появляются новые измерения.
Моему другу Андрею Иллешу посвящены эти записки…
Андрей внимательно слушал, как поет ночная речка. Так и сказал: как поет!
Я выключил телефон и снова остался один: глухой перестук камней в реке, переливы струй, и вдруг все стихает, ни звука, только костер потрескивает, но вот снова всхлипы, переливы и бормотания ночной воды… ни одного звука не повторяется, а звучит как целое. Сколько же у дирижера нашего мира нот! Спокойно, независимо, неустанно звучит и звучит музыка реки в ночном зале. Только для меня! Невозможная для людей щедрость!
Я лежал в палатке среди тайги и смотрел на себя глазами других людей. Меня вряд ли кто понимает за такое опасное одиночество, но только опасность, о которой так все пекутся, — пустяковая плата. Здесь и один я нечаянно понимал то, чего не мог знать иначе.
Я совсем не был здесь одиноким, это все яснее чувствовалось, страхи и опасения оказались пустыми. Кто-то, любящий и спокойный, как отец в детстве, всегда был рядом.
Покой
В палатке было влажно. Вставать не хотелось. Я слушал, что делается снаружи. Лена шумела, ворон стелил над тайгой неторопливое горловое ро… ро… ро… Увидел, видно, потроха рыбьи у воды. Есть и мне хотелось. Я высунулся наружу. Тепло и тихо было от тумана. Седая пелена уже приподнялась над рекой, но еще скрывала лес на другом берегу, резко пахло речной сыростью и погасшим костром. Я начал было выбираться, но замер, услышав ясные всплески.
Через речку шла лосиха. Поглядывала на лодку, тихо застывшую на берегу, на мою палатку. Неглубокая вода ей никак не докучала, и она переходила на мой берег, слегка забирая от лагеря вверх по течению. Аккуратно ставила ноги, принюхивалась к реке, будто разглядывала что-то на дне. На середине лосиха остановилась и обернулась назад.
Там из тальников торчала такая же губастая морда. Большой уже, почти с мамашу, лосенок, беспрестанно настраивая уши в разные стороны, осторожно шагнул в реку. Постоял, смешно вскидывая голову, как будто не мог выбрать, что нюхать — воздух или воду, и вдруг бодро и шумно, оскальзываясь и высоко задирая ноги-ходули, зашагал к мамке. Двинулась и соха-тиха. Они перебрели речку, зашли в кусты, лосенок тут же потянулся вверх к вкусным веткам. Я надел свитер, нашарил кепку и осторожно высунулся снова… среди реки стоял сохатый. Большой, горбатый, почти черный, с белыми чулками выше колен. Он смотрел вверх по реке, потом повернул тяжелую голову на мой лагерь. Широкие лопаты над его головой были в размах рук, со множеством отростков. Незнакомые предметы на берегу настораживали зверя.
Эта была редкая ситуация. Быки и коровы с телятами обычно живут порознь. Но теперь был конец гона и самец, возможно успокоившись уже, просто так бродил за матухой. Бык перешел реку и исчез в кустах. Теленок стоял возле матери, мне показалось, прижавшись к ней. Для людских детенышей матери, видно, тоже важнее, чем отцы.
Когда звери скрылись, я осторожно прошел берегом. Их не было. Зверем, если быть точным, в этих местах называют оленя-изюбря. Лось зовется сохатым. Не было сохатых. Ушли. Вряд ли они меня услышали, у шумящей реки к ним можно подойти. Просто ушли куда-то на дневку.
Пока умывался и заваривал чай, солнце обозначилось над лесом. Сначала просто чуть понятным пятном, потом от этого пятна пошло тепло, а вскоре и вовсе растащило туман. Палатка быстро подсыхала, я вынул из нее все и разложил на солнце.
Рябчик опять засвистел призывно. Я ответил в манок. Мы с ним все утро так разговариваем. Занятная курочка. Неброско, но элегантно одетая, рябенькая, с хохолком. И, увы, вкусная. Я надел сапоги и пошел в лес.
Тихо, туманно в тайге. Какие-то мелкие щелчки слышны, листья слетают, посверкивая, висит на хвое роса, капает слышно. Ветерок доносит от реки запах обсыхающих водяных мхов и камней, еще чего-то свежего и утреннего, сильно пахнет прелым осинником, а временами, или это мне кажется, откуда-то сладковато тянет изюбрем…
Рябчик засвистел тонко и ровно, потом выдал нежную переливистую трель и закончил коротким призывным вопросом: ты где?
Я ответил ему и пошел прямо на свист. Надо было спугнуть. Просто так его не увидеть в кроне. Рябчик срывается шумно, летит недалеко, быстро и вертко меж деревьев. Садится и застывает. Тогда к нему зряче можно подойти, шагов на десять-пятнадцать подпускает. Я уже был где-то под свистуном, но тот застыл крепко. Надо мной уходили в небо красноватые стволы корабельных сосен, просторно было, и рябчик наверняка меня видел. Я внимательно рассматривал деревья, понимая, что затаившуюся птицу не высмотреть. Пошел к речке, улыбаясь мудрости природы.
Рябчик с шумом сорвался сзади, пролетел над головой и сел в нескольких метрах впереди. Он был как на ладони, небольшой петушок, черные икринки глаз поблескивали. Рябок прошелся по ветке, вскидывая хохолок, уселся, по-домашнему распушившись, и уставился на двуногое чудо. Чудо осторожно прислонилось к сосне.
В рябчике не было никакого волнения, он сидел пушистым пестрым шариком с маленькой шишечкой головы и спокойно изучал меня.
— Ну, на кого я похож? — я удивился своему голосу, давно ни с кем не разговаривал так вот, глаза в глаза.
Рябок на мгновение «сдулся», вытянул шею и склонил голову набок, присматриваясь внимательнее, но вскоре принял прежнюю спокойную позу. Приятно было, что
