походили на петли виселицы!
У входа в ремонтно-механический цех Кате с Ниной попались навстречу шестеро рослых мужчин в шинелях с незнакомыми инструментами. У Кати сразу от нехорошего предчувствия будто колыхнулось сердце.
— Советую быстрее уносить отсюда ноги, а то кишок не соберете, — предупредил один из них, вытирая загрубелой рукой пот с лица. — В цехе подложены мины.
Ни слова не говоря, девушки повернули обратно. Им стало не по себе. Нина шла первая, опустив голову, и Катя неожиданно вспомнила, как они с подружкой перед пуском завода в тысяча девятьсот тридцать втором году работали на субботнике. Они старательно нагружали на носилки строительный мусор и выносили его во двор. Перед Катей вот так же торчал Нинкин затылок в запыленном красном платочке, а плечи были напряжены от тяжести. Им тогда стукнуло по шестнадцати лет, и они не знали устали от радости, что были зачислены рабочими на завод. Да еще какой! И вот неужели завода больше не будет!
В автоматно-токарном цехе работницы волновались, а мужчины курили прямо у станков, и никто не останавливал их.
Данила влез на табуретку. Он, член цехового партбюро, в отсутствие секретаря, возглавлял организацию.
Катя с Ниной, не жалея локтей, стали протискиваться ближе к нему.
— Война есть война, — донесся до них голос Седова, — и она берет людей на пробу не шутя. Фронт рядом, вон он, рукой подать! Если смалодушничаем, враг воспользуется. Итак, именем Родины: кто строил этот завод и кому он дорог — оставаться за станками. Москва не боится единоборства, она готова к нему!
«Значит, что же, завод уцелеет!» — Катя от радости чуть не закричала «ура». Однако вокруг почему-то не разделяли ее чувства, наоборот, на лицах недоумение и тревога. Рабочие перешептывались между собой, поглядывали на двери. Кто-то пустил слух, что станки, которые не успели эвакуировать, будут ломать…
И тут же отдельные выкрики вслух:
— Где же кассир, почему не выдает зарплату? К немцам с нашими деньгами подался?
Теперь забеспокоились все и кричали без разбору. Даниле еле удалось навести тишину.
К вечеру Москва представляла необычное зрелище: грузовики, трамваи, переполненные багажом, легковые машины, набитые людьми, чемоданами, не уместившимися внутри и привязанными к крыше, все это двигалось к Северному и Казанскому вокзалам, откуда еще можно было уехать.
Посматривая из окна комнаты, Аграфена Егоровна ворчливо приговаривала:
— И куда бегут? Точно от войны да от беды убежать можно…
На другой день полуопустевшая Москва стала усиленно готовиться к встрече с врагом. С утра до ночи на заводских дворах занимались стрельбой, учились бросать гранаты. И ползать по-пластунски.
Тетя Лиза ходила размашистым широким шагом, чтобы везде поспеть и все сделать. Коричневые глаза ее, обведенные синевой усталости, излучали лихорадочный блеск. Она полушутя, полусерьезно шумно втягивала воздух носом и, раздувая ноздри, говорила с гневом:
— Смрадом пахнет на русской земле, ворогом проклятым…
Вместе с заводскими мужчинами она училась штыковому бою, и в злых и точных движениях ее чувствовалась большая сила.
Невозможно было забыть, уйти от мысли, что гитлеровцы где-то совсем недалеко рвутся к городу!
Глава 5
Утром, после ночной смены, никто не расходился по домам, уезжала на фронт новая партия заводских ребят, и всем хотелось попрощаться с ними.
Горело электричество над станками, растворяясь в неярком дневном свете, и лица рабочих выглядели серыми, уставшими. Ни смеха, ни шуток, как бывало раньше.
Катя села на оцинкованный деревянный стол, где складывались и проверялись ее кольца и с любопытством рассматривала свои станки, на которых теперь работала другая сменщица. Помнится, она — Катя — очень горевала, когда в ФЗУ ее группу токарей перевели на отделение наладчиков. Ей тогда представлялось, что она никогда не смирится и уж, наверное, никогда не полюбит эти неуклюжие, громоздкие станки. Они и сейчас выглядят такими же, но — странное дело — эта неуклюжесть делает их, в глазах Кати, чуточку смешными, милыми, точно живыми существами! Стучат суппорта, отпыхиваясь, сжимают поковку кулачки, — гляди, за смену натечет не один десяток зеркально-ровных, хоть любуйся в них, словно отполированных колец, по которым побегут и побегут потом неуемные шарики!
Митинг открыл начальник цеха Николай Николаевич Квашенников, еще нестарый, полнеющий человек.
В первые годы, когда пускались в ход цеха при помощи иноземных инженеров, Николай Николаевич, не владея иностранным языком, понимал все, что касалось станков.
«Московским левшой» называли его переводчики при иностранцах. А Катя с подчеркнутым уважением здоровалась с Квашенниковым, всегда несколько удивляясь замкнутому выражению его лица.
Николай Николаевич сказал короткое напутственное слово будущим бойцам.
Затем выступила тетя Лиза. Полное темно-багровое, трясущееся от гнева лицо ее, вызывало у Кати, как и у большинства присутствующих на митинге людей, желание подсказать ей те нужные горячие слова ненависти и презрения к врагу, которые она в волнении никак не могла подыскать.
После митинга немедленно поехали в заводской дачный поселок строить укрепления и копать противотанковые рвы во втором эшелоне обороны.
Город заметно опустел, особенно стало мало детей и женщин. Скверы, обычно оживленные, теперь отданы в распоряжение ветру. Он гонял из конца в конец пожухлые бумаги, сорванные с доски объявлений, а у замаскированных зениток зябли красноармейцы.
Снова перед взором Кати потянулись знакомые дачные места. Давно ли здесь над садами с патефонных пластинок звучал голос Утесова, бесконечно повторяя заигранное модное танго: «Утомленное солнце нежно с морем прощалось…» У качелей бегали загорелые ребятишки и с ними обязательно пес, виляющий хвостом; ребячье общество он предпочитал взрослому, потому что здесь чаще всего ему перепадали лакомые кусочки.
А грузовики с экскурсантами у речушки, где воды по колено, но непременно в живописном уголке на покатом зеленом берегу! Под каждым деревом на разостланном одеяле — пиршество, и вся компания — в трусах, майках и в тюбетейках из газет.
Наигрывает оркестр, звучат гармошки. У буфета, под полотняным навесом очередь добродушных пожилых людей: детям не хватает захваченных из дома бутербродов, лимонаду, и отцам семейств приходится подкупать еду. На воздухе аппетит у всех отменный.
Сейчас, в дни поздней осени тихо кругом и удивительно безлюдно. Где-то хозяева этих любовно раскрашенных весной дачек? Да и живы ли они? Пятый месяц на земле гуляет смерть, косит и рубит без разбора.
С электрички дорога лежала мимо заколоченных торговых палаток, закрытого летнего кинотеатра с еще уцелевшими старыми афишами.
Неужели не встретится ни единой души?
Вагонова семенила рядом с Катей, выжидающе с беспокойством оглядывалась, должно быть, ждала удобного момента для разговора. Наконец, когда они отстали от всех, спросила:
— Вот что, Екатерина, чудно мне что-то, как немца у нас размалевали…
