Телефон вновь начал надрываться, игнорирую, пусть бывший проспится, когда он трезвый, его интересней посылать, а так все равно ничего может не вспомнить. Полгода как развелись, а все считает, что я ему что-то должна.
Утром мозг был достаточно ясным, но мерзкое чувство того, что тобой попользовались, все еще присутствовало. Вчера в душе дала волю слезам и истерике, плевать уже было на опухшие глаза и внешний вид. Меня трясло и выворачивало от собственной беспомощности.
Потому что, что я ничего не сделала.
А еще оттого, что я ничего не буду делать.
Нет, сделать можно было, но от этого стало бы только хуже, служебное разбирательство, беседа с руководством и психологами, отстранение от полетов, и не факт, что меня вернут потом обратно.
Все сводится к тому, что я сама это допустила, сама позволила, сама виновата, сама неправильно себя повела, не сумела замять конфликт и сгладить острые углы в общении.
Остается принять и проглотить всю ситуацию. Потом проблеваться, и все пройдет. Я давно поняла, что быть женщиной, это тяжелая ноша.
Мои размышления прервал стук в дверь. Смотрю на нее и понимаю, что не хочу вставать. Стук повторяется.
Может, Курапов пришел снова поговорить по душам?
Медленно поднимаюсь, заправляю распущенные волосы за уши, кутаюсь в одеяло и иду к двери.
— Кто там? — прислушиваюсь, жду ответа.
— Завтрак в номер.
— Я не заказывала.
— Он входит в стоимость номера.
Один поворот замка, открываю дверь, но за ней совсем не завтрак. Тут же пытаюсь закрыть ее обратно, потому что не хочу видеть этого человека. Не хочу видеть никого из них.
Никогда.
— Отпусти дверь.
— А то что?
Громов смотрит наглыми зелеными глазами, на губах легкая улыбка, рассматривает меня с ног до головы. Эдакий хозяин жизни в рубашке и пальто за три тысячи евро.
— Я не одна.
Выражение его лица моментально меняется, по нему можно прочитать, что он сейчас думает. Мысли незамысловатые, думала он умнее. Голая девушка в одном одеяле, растрепанные и распущенные волосы, искусанные губы, которые, кстати, он же и искусал. Наверняка сейчас, по его мнению, в моей кроватке на смятых простынях первый пилот.
— Ты не одна? — улыбка пропадает, взгляд становится тяжелее, он делает шаг в мой номер.
И почему у всех мужиков одинаковые дебильные вопросы?
— Не твое дело.
— Уже мое.
Глава 9
— Я, вообще-то, тебя не приглашала.
И откуда во мне столько дерзости с утра? Не понимаю.
— Я и не спрашиваю твоего разрешения, — отодвигает меня в сторону, проходит в номер.
— Совсем обнаглел?
Придерживая одеяло, иду за мужчиной. Громов широкими шагами преодолевает расстояние до кровати, останавливается, смотрит на смятые простыни и разбросанные по полу вещи.
— Не одна, говоришь?
— Не твое дело, выйди и не нарушай мое личное пространство. Вылет в семь вечера, там и увидимся.
— Ты за ночь борзянки объелась?
— Вы с дружком пережрали ее, видимо, давно. Сейчас я не стюардесса, и мы не на борту, расшаркиваться перед тобой я не буду.
Чувствую, как меня начинает колотить, сжимаю одеяло на груди, смотрю в зеленые глаза мужчины. Не могу предсказать его реакцию на мою дерзость, такие не любят, когда им перечат. Такие, как он, делают, что хотят, и мнение окружающих их не волнует.
— Любимова Кристина Сергеевна, двадцать семь лет, родилась в небольшом городке на берегу Волги, разведена шесть месяцев назад. Муж сбежал, не выдержал поганый характер? Угадал?
Вот это дела! На меня собрано досье? Интересно, что он еще узнал?
— Спроси у мужа.
— Спрошу. Меня зовут Игорь, Игорь Громов.
— Не скажу, что мне приятно познакомиться.
— А совсем недавно было очень приятно.
Склонив голову, он подходит слишком близко, бесцеремонно вторгаясь в мое личное пространство. Высокий, здоровый, плечи широкие, стоит, убрав руки в карманы брюк, скользит взглядом по моему лицу, шее, груди.
До чего наглый сучара. Сожрет и не подавится.
— И вот не надо так на меня смотреть, — цежу сквозь зубы, а у самой сейчас сердце остановится.
— А то что?
— Я вам, господин Громов, не кукла и не игрушка, чтоб вертеть меня на херу, когда вам с дружком это угодно.
Громкий смех разносится по всему номеру, а по моим натянутые нервы словно режут острым ножом. Он смеется, просто смеется, глядя в глаза, а я, следуя некому импульсивному порыву, не отдавая себе отчета, замахиваюсь и залепляю пощечину по его красивому лицу.
Ладонь моментально обжигает, она горит, а я совсем ничего не слышу, только звонкий шлепок. Вижу, как зеленые глаза вспыхивают гневом за долю секунды.
— Это совсем не смешно! Вам никто не давал права трахать меня! Вам никто не давал права использовать меня! Я не проститутка и не шлюха! И уж точно не резиновая кукла для ваших членов.
Совсем страх потеряла. Проговариваю четко каждое слово, да мне вот плевать, что этот Игорь Громов будет дальше делать.
Эмоции хлыстом бьют по нервам, до самого мяса. В кровь.
Порядочная девочка в серой юбке в моем сознании крутит пальцем у виска, мотыльки ломают крылья. Я прекрасно понимаю, что такие люди могут сделать со мной и моей жизнью. Растоптать, разорвать в клочья. Если повезет, то летать мне на рейсах Новосибирск — Тюмень.
Громов играет желваками на скулах, слегка побледнел, продолжая нависать надо мной и смотреть убийственным взглядом. Долгих несколько секунд, но потом он неожиданно кривит губы в подобии улыбки, трет щеку.
— Хорошо, это я забуду и прощу. Заслужил. Но чтоб больше себе такого не позволяла. Никогда, ты поняла меня, Кристина?
Теряю дар речи, ладони вспотели, а позвоночник покрывается льдом и легкие наполняются морозным воздухом, от мужчины так и веет холодом.
Хочется спросить, но не могу. Что значат его слова про больше никогда? Я вообще хочу закончить этот рейс, желательно живой и по возможности невредимой, и да, больше никогда не встречаться с ними
— Кивни, если поняла.
Киваю, но тут Громов дергает меня на себя за одеяло, прижимая к своему мощному телу, проводит по лицу пальцами. Снова обжигая уже горячим взглядом. Как у него это получается? Только что хотел разорвать меня, а теперь в глазах похоть и ничем не прикрытое желание.
— Ты снова начинаешь давить на меня.
— Не могу, ты, сучка, такая соблазнительная. Всегда соблазнительная. Даже когда вот так кричишь и сверкаешь глазками. Это я еще долго держался в джете, хотел сразу разложить тебя у трапа.
