не такой дурной делается. Смиреет. А сейчас он как раз своеобычный.
– Закаты здесь какие, закаты на этой окраине, – вздохнула Люда. – Всю душу вывернут. Как у вас в Боровске, Галя.
– Я за палкой схожу, – буркнул Мефодий и побежал к дому.
– Без палки он на кладбище никогда не ходит, горемычный, – вставила Галюша. – С кем он там воюет, не знаю.
Тихо допилась сладкая наливочка, и с какой-то радостью Галя поцеловала свою Люду. Мефодий не заставил себя ждать: вприпрыжку с палкой в руке, и в то же время умственный, он прискакал к друзьям.
Началась вечерняя прогулка.
Мефодий вёл изворотливо, кривыми переулочками, то и дело приходилось пролезать в разные дыры в заборах. Пётр поддерживал более чем нежную Люду. Мефодий тем временем разговаривал с Галей на своём языке.
– У домов нет теней, я знаю это, Галя, – причудливо-осторожно говорил он.
– Как это так, Фодя?
– Не те тени. Надо, чтобы тень была живая.
– Это которая от человеков?
– Угу.
– И что ты, Фодя, говорят, всё с тенями знаешься! – вздохнула Галя, пролезая, толстенькая, сквозь дыру. – Нешто тебе людей не жалко, особенно баб?
– Как не жалко – жалко! – Мефодий хотел даже сделать свою безразличную гимнастику. – Но тень, тень, она, Галя, особая стать. Вот кого хвалить надо.
– И много ты их захвалил?
– Людям что, Галя, люди – они и так счастливые. А тени?!. – И Мефодий, шумно вздохнув, погрозил кому-то не то пальцем, не то кулаком – в пространство.
Быстро прошли последние проулки. Шёпот из-под углов сопровождал их.
Дыра в этом кладбищенском заборе действительно была, приметная, но вела она не на могилы, а в бесконечную зелень, кусты и деревья, которая скрывала могилы от посторонних глаз. Как только друзья подошли к дыре, из неё выскользнули две девочки-подружки, лет тринадцати, как раз с соседнего с домом номер восемь двора.
– Эх вы, сластёны! – шикнул на них Мефодий.
– А что? – спросила Люда.
– Да за земляникой сюда ходют, – объяснила Галя. – Кругом, за городом, не так далеко, полно земляники, и они сюда приладились: с могилок землянику рвать. Точно она поэтому слаще.
– Ого! – вспомнила Люда. – Как зовут девочек-то?
– Нина и Катя.
– Я знаю больше эту странную девочку Иру, с нашего двора.
– Как её не знать такую, – чуть вздрогнула Галя.
– Хорошо! – вдруг закричал Мефодий.
Друзья уже были на кладбище. Первые могилки на их пути расположились довольно хаотично, точно все перемешанные. Лишь цветы и надписи напоминали об уютстве. Но потом всё стало более нормальным… Любимым занятием Люды в ранней юности было бродить по кладбищу и читать надписи на могилках, представляя себе жизнь ушедших. Но с некоторых времён все эти надписи для неё звучали как насмешка, как игра, как знаменитый балаган иллюзий, называемый жизнью или смертью – всё равно. Но в душе оставалось всё-таки желание ущипнуть иллюзию за хвост.
Поэтому она, не удержавшись, чуть-чуть, но добродушно пошутила над чистенькой могилкой, за что была сурово осуждена более традиционно настроенным Петром.
– Хоть и хвост, а всё-таки уважение надо иметь, – поправил он её.
– Какие там хвосты, – спохватилась Галюша. – Настоящие чудовища порой тут шляются. Вы не смотрите, что могилки такие прибранные. Знаем мы этот порядочек!
Мефодий прыгнул куда-то в кусты и моментально вынырнул оттуда. В руках он радостно держал две палки. Но глаз его, отключённый и занырливый, был обращён внутрь.
Прошла заблудившаяся группа пионеров с венком.
Мефодий подошёл и прошептал что-то на ушко Гале.
– Фодя гадалке показать нас хочет, неугомонный, – провозгласила Галя.
– Где ж тут на могилках гадалка?!
– Да Фодя говорит, одна гадалка здесь по ночам на могилы ходит и мёртвым гадает – не то по костям, не то по траве на могиле, про судьбу их, тихих…
– Занятная старушка, должно быть, – вставил Пётр.
И Мефодий закружил их по всему кладбищу, от дерева к бревну, от могилы наискосок к могиле вкривь, между кустами – к своей неведомой цели.
«Могила без тени, Петрищева, сейчас, кажется», – бормотал он.
Люда чуть-чуть ушиблась о пенёк и с нежностью подумала о боли – ведь всё равно это моё бытие, моё ощущение…
Вдруг перед ними оказалась полянка с почти уже сровненными с землёй могилками, только кресты некоторые торчали из будто приглаженной земли. Но где-то в середине поляны, под деревом, была ещё живая могилка, и около неё на бугорке сидела старушка, но очень невзрачная, хотя и с улыбчивым ртом.
– Анастасия Петровна! – прохрипел Мефодий. – Мы к вам!
Друзья, дивясь по-особому, расселись вокруг старушки.
– Как это вы мёртвым гадаете? – не удержалась Галюша.
– Не мёртвым гадает она, а теням, – вздрогнул Мефодий, – но тем, которые из могилы выходят. Тем она и гадает, про их судьбу и про их странствие.
Старушка, чуть польщённая, даже разрумянилась от удовольства и смотрела на всех изучающим, но чуть-чуть нездешним взглядом, правда, в строгости.
– Вы бы живым погадали, – усмехнулась Галя, пожав толстенькими плечиками.
– Чаво живым-то гадать, – прошамкала старушка. – Их судьба известная. Я сама живая, – добавила она смущённо, но всё-таки как-то аппетитно.
Люда и Пётр уселись сбоку от старушки – и замерли. Мефодий сел прямо напротив Анастасии Петровны, как будто хотел играть с ней в домино…
Галюша присуседилась где-то между Людой и Мефодием, поближе к последнему.
– Фоде бы надо погадать… – высказалась она.
Старушка вдруг согласилась.
– Фоде можно, – приветливо глядя на него, сказала бабка. – А ну-кась протяни обе руки, по-простому, по-людски.
Признаться, никогда ещё Люда не видывала такой странной руки, как у Мефодия.
– Кругов-то, кругов, – заохала бабка.
Действительно, все главные линии руки Мефодия, особенно на правой, закручивались какими-то невразумительными кружочками. Линия Судьбы, например, вместо того чтобы подниматься к холму Сатурна, вдруг завёртывалась и чуть ли не возвращалась в то место, откуда вышла. Особенно же причудливы были линии, обозначающие счастье, симпатии и любовь: то ли в них виделась звёздность, то ли, наоборот, полнейший беспорядок и скачок.
– В полёте ты весь, Мефодий, в полёте, – пробормотала старушка, – то вверх, то в сторону. Только за кем летаешь-то, за кем гоняешься?
– Главное, что жить, кажется, будет долго, – завистливо вставила Галюша. – Ой, как хорошо! Остановись, время. – И она подмигнула Люде.
И потом откуда-то вынула заветную наливочку. Глотнула из неё, сладко так, почти блаженно, и протянула Людмиле:
– Не брезгуешь…
– От тебя-то? От родной…
И Люда взяла бутылочку.
– Жаль, землянички кругом нет, – умильно вздохнула Галюша. – А вон ведь есть… крупные.
И она юрко опустила свою белую ручку под низенький кусточек.
– Лети… лети… Мефодий, – словно заговором проговорила старушка. – Не буду тебе ничего говорить. Только стрясётся с тобою, авиатор ты эдакий, приключение одно… Почти на том свете.
– Никакие «приключения» не страшны, – пробормотала Люда. – Главное, жить в своём бытии… Где-то там внутри есть и его вечный пласт.
– Ох, Люда, сложно это, – вздохнула Галюша. – Вот ты мне рассказывала, что брамины учат, есть миры, где существа разумные, как и мы, могут жить по миллиону лет и больше, причём это в теле… в теле… хоть и в другом, чем наше, но не в воздушном каком-нибудь, а в теле… Ох, я бы так пожила, ей-богу бы, пожила миллиончиков пять лет… И всё равно мало, ой мало…
– Ну, там время по-иному ощущается, – вставил Пётр. – Не так, как у нас.
– Всё равно… Лишь бы долго, долго, – ответила Галя.
Мефодий между тем занялся ловлей каких-то насекомых. Старушка, зябко укутавшись в платок, слушала беседу.
– Да и мои… тоже жить хотят, – то и дело вставляла она, подмигивая.
«Где это Мефодий выкопал такую, – подумал Пётр, – а может, точнее: где она его такого выкопала?»
Анастасия Петровна сидела на возвышении, на самом, так сказать, его пике, и с дурашливой снисходительностью посматривала на своих гостей. Наливочка была, конечно, предложена и старушке, но Анастасия Петровна с резвостью вылила почти всю долю в землю, поделясь со своими.
– Им тоже надо… сладенького, – шепнула она дереву.
– Где же вы живёте, Анастасия Петровна? – поинтересовался Пётр.
– В Москве живу. Где же мне ещё жить. По Гоголевскому бульвару прописана…
Вдруг стало вечереть, хотя кроваво-нежные лучи солнца ещё проникали сквозь деревья. Надо было уходить. Шумел ветер.
– Ну, я вас провожу, – сказала старушка. – А сама пойду пить
