чем не сравнимое удовлетворение, когда слышу, как мужчина умоляет Кадмуса прекратить его мучения.
— Хорошо, я хочу, чтобы ты оделся во что-нибудь. Твой отец будет спать у огня. Он больше не причинит тебе вреда. Я обещаю.
Поджав губы, она опускает взгляд и шмыгает носом.
— Хорошо.
Я снова тянусь к ней, и на этот раз она тянется в ответ. С улыбкой я сжимаю ее руку и выхожу из палатки, закрывая за собой клапан.
Вдалеке я вижу темную фигуру, поднимающуюся из-за холма, и отец Тессы стонет, когда Кадмус тащит его обратно в лагерь. Он останавливает его у костра и опускает его ногу. В тот момент, когда он отходит в сторону, я ошеломлена видом окровавленного паха мужчины, где на месте его пениса остался только кусок изуродованной плоти.
Когда Кадмус держит свой клинок над пламенем, я прижимаю руку ко рту и отворачиваюсь, зная, что будет дальше.
К счастью, клапан на палатке остается закрытым, так что девочки не будут посвящены в это, но на всякий случай я становлюсь перед ней.
Стоя с сигаретой, зажатой в губах, Кадмус прикуривает от раскаленного оранжевым металла.
Сразу после этого раздаются крики, похожие на раскаты грома, поскольку булькающий крик мужчины почти заглушает звук шипящей плоти, когда Кадмус прижигает его отрезанный орган. Малыш внутри, наконец, плачет, и я слышу, как Тесса говорит: —Все в порядке, Ханна. Все будет хорошо. ТССС.
Крики стихают до стонов, и Кадмус пересекает лагерь, хватая одно из одеял, висящих на веревке. Он возвращается, чтобы набросить его на тело мужчины, прикрывая его увечья, в то время как мужчина корчится и стонет под ним, всхлипывая в агонии.
— Он будет жить, — говорит Кадмус и выпускает дым со своей сигареты, проходя мимо меня по пути обратно к грузовику.
ГЛАВА 4
РЕН
Эти палатки были для женщин и детей, но я настоял на том, чтобы спать рядом с Шестым, который вызвался сам нести вахту. Однако, поскольку он отказался позволить мне спать в тесном спальном мешке рядом с ним, что меня нисколько не беспокоило, Тинкер взял на себя смелость соорудить маленькую импровизированную палатку в неглубокой нише близлежащей горы. Привязав толстые ветки к одному из плетеных ковриков, сделанных пожилыми женщинами, мы получили что-то вроде двери.
С этого немного более высокого возвышения Шестой может видеть весь лагерь, и мы достаточно близко, чтобы предупредить их о любых опасностях, таких как приближающаяся орда Рейтеров. Во время наших путешествий мы миновали несколько больших клеток с ними, что говорит мне о том, что их численность снова растет. По мере вымирания первого поколения их потомство начало появляться в больших очагах.
Я лежу на расстегнутом спальном мешке внутри пещеры, освещенной небольшим костром, который Ригс был настолько любезен, что разжег для меня. Боль в моем животе не утихла, но боль еще не настолько острая, чтобы я могла так сильно беспокоиться. Сейчас я лежу на спине, потирая рукой крошечный пучок клеток, который скоро станет миниатюрной версией Шестого, или меня.
Дверь отъезжает в сторону, и Шесть пригибается, когда входит в пещеру, выглядящую массивным в маленьком помещении. Скрестив руки на груди, он стягивает рубашку через голову и отбрасывает ее в сторону, затем снимает ботинки, отбрасывая и их тоже. Он расстегивает штаны и спускает их со своих мясистых бедер, пока не оказывается полностью обнаженным. Вид его шрамов, врезанных в толстые жгуты мышц, — это не то, к чему я когда-либо привыкну. Это всегда будет напоминанием мне о мальчике, которого я нашла по ту сторону стены. Страдания, которые он перенес от рук монстров, которые с радостью уничтожили бы его полностью.
Мой Шестой.
Он ложится рядом со мной и тащит меня через нашу кровать, пока я не оказываюсь к нему так близко, как только возможно.
Уютно и удовлетворенно, я смотрю на огонь, и мои мысли возвращают меня на месяцы назад, в ту ночь. Иногда это случается, когда я слишком долго остаюсь наедине со своими мыслями, и у меня возникают воспоминания о том, как я ходила по тем местам, где Бешенные и альфа-мутации питались солдатами и персоналом лаборатории. Папа назвал бы это посттравматическим стрессом. Он бы сказал мне, что эти мысли были вызваны тем, что моя голова пыталась переварить то, что произошло в ту ночь, когда мы сбежали из больницы и закрыли за собой двери. Но это не только в моей голове, потому что я тоже слышу Шестого во сне. Ворочается, стонет и рычит, выкрикивает мое имя, как будто версия в его голове имеет альтернативный конец. Он просыпается в поту, дрожащий и напряженный, и в такие ночи я должна быть осторожнее, поскольку он не всегда в сознании. Иногда его разум все еще заперт в этом аду, совсем как мой, и есть шанс, что он может принять меня за атакующую мутацию. В таком случае это был бы мой конец, потому что Шестой, не колеблясь, убил бы первым.
— Ты когда-нибудь думал о том, что случилось бы, если бы мы были заперты внутри? Бессмысленный вопрос срывается с моих губ, пока я лежу, загипнотизированный пламенем.
— Почему ты спрашиваешь меня об этом сейчас? Ты не говорила об этом неделями.
Я пожимаю плечами, провожу его рукой под своей щекой, пока лежу на боку.
— Я боюсь думать об этом. Но, может быть, разговор об этом поможет.
— Мы выбрались. Мы выжили. Это все, о чем тебе нужно думать. Все, кто заперт в этом месте, мертвы. А все, что не мертво, лучше держать внутри.
— Я знаю. Но иногда я думаю… что, если бы мы не выбрались вовремя? Что, если бы двери закрылись как раз перед тем, как мы туда добрались? Мои мысли возвращаются к солдату, умоляющему нас подождать. Кричащему нам вслед, чтобы мы держали двери открытыми, как будто мы могли. Как будто у нас была сила остановить это, и когда они, наконец, закрылись, я могла слышать его приглушенные крики с другой стороны.
— Я бы защищал тебя так долго, как мог.
Я не могу сдержать слез, которые подступают к моим глазам. Мне хотелось бы думать, что все дело в гормонах, ранняя беременность вызывает у меня какой-то эмоциональный дисбаланс, но я не думаю, что я достаточно продвинулась для этого, и я не в первый раз размышляю над этими вопросами.
— Я бы не смогла смотреть, как они разрывают тебя на части, чтобы защитить меня. Я бы хотела умереть рядом с тобой. Конечно, я знаю, что мутации не были бы настолько благоприятными и милосердными, чтобы допустить такую же быструю смерть.
— Эй. Подцепив пальцем мой подбородок, он наклоняет мою голову ровно настолько, чтобы видеть, как его кристально-голубые глаза смотрят на меня в
