class="p1">За столом шла неторопливая беседа. В основном говорила Валька. Вдохновившись походом в «Мир викингов», она рассказывала о народе, к которому принадлежат её дед и бабка. О том, что народ сету восходит к древней чуди, с которой славяне встретились при освоении ими северо-западных земель. О том, что сету долгое время оставались язычниками (да и сейчас частично остаются). Сигги слушал Вальку внимательно, и она видела, что ему интересно всё, что она говорит. Он бы слушал её бесконечно, но день был длинный, а время позднее, и Валька решила, что пора и честь знать.
Сигги, по устоявшейся уже традиции, проводил её до гостевой комнаты. Валька открыла дверь и сказала:
— Спокойной ночи.
— И ты веришь, что эта ночь будет для меня спокойной? — услышала она в ответ.
Обернувшись, Валька обожглась о взгляд хозяина фермы. До сих пор она и не предполагала, что самое жгучее пламя — серого цвета. Веки её, не выдержав натиска этого пламени, опустились, но Валька продолжала смотреть на Сигги широко закрытыми глазами и уже было полуоткрыла рот, чтобы, наконец, что-то ему ответить, но губы, теплые и немного шершавые от суровых ласк солёного ветра, не дали ей такой возможности.
Валька не знала, как долго длился этот поцелуй, но к его завершению, когда у обоих в груди не осталось воздуха, её ноги предательски обмякли, она поднялась на цыпочки и обвила руками шею Сигги. Поцелуй возобновился.
Оказалось, что, несмотря на широкие плечи и длинные ноги Сигги, кровать действительно весьма удобна для двоих.
Вся нордическая сдержанность Сигги ещё на подходе к этой кровати удивительным образом куда-то резко пропала. Валька в свои двадцать четыре года давно уже не была «девочкой-цветочком», за три года с Тоомасом она, по идее, должна была понять, что такое женщина, и что такое мужчина. Выяснилось, что ни черта она не поняла. Она и себя самоё-то не знала, оказывается.
Быть может, оттого, что в эту ночь сливались не только тела, но и души, обоих возносило в такие бездонные выси, из которых, казалось бы, нет возврата в этот бренный мир. Но они возвращались. Лишь для того, чтобы вознестись вновь. И когда Валька уже под утро забылась в объятиях не только Сигги, но и Морфея, на краешке её сознания, пребывавшего в полной прострации, робко трепыхнулась мысль: «Я его нашла, чтобы потерять?»
[1] Сигги, фактически, процитировал фрагмент из «Книги о занятии земли» (Landnámabók)
[2] Современная исландская форма имени Торвард (суффикс
— юр именительного падежа как бы восстанавливает суффикс
— R, существовавший в древнескандинавском языке). Однако при формирования отчества этот суффикс отпадает: Торвардюр, но Торвардссон.
[3] Древо щита — воин
[4] Пляска древ щита — битва
[5] Пламя рук — золото
[6] Лёд ладоней — серебро
[7] Огонь Эгира — золото
[8] Ивы огня Эгира — женщины
[9] Стали ясеня — мужчины, воины
[10] Соли звери — корабли
[11] Солнце струга — щит
День пятый
А наутро, проснувшись, как с тяжкого сна,
Валя в смутной тревоге… С чего бы она?
За окном вроде ярко пылает заря.
На часах семь утра. Солнце греет поля?
Вроде в это вот время уже белый день.
Сотрясается твердь, жуть вцепилась сильней.
Валя смотрит вокруг, на закрытую дверь…
И мужчина, что рядом, проснулся теперь.
И, взглянув за окно, не кивнув даже ей,
Он собрался и вышел, окликнул людей.
А потом уж сказал между делом: «Скорей».
Собирали овец… как-то мрачно притом,
Хоть и споро весьма. Он сказал, что по чём.
В двух словах — обо всём.
Никогда не стихает огонь под землёй,
Никогда не смолкает, как ветер, не тает.
Но бушующий ветер и пламя рекой,
Кто видал, никогда не сравняет.
Страшен поля пожар, всяк опасен огонь…
Но земля, вот сама она, только лишь слой,
Только тонкая грань, эфемерный покой.
Вскоре Сигги прослушал анонс новостей.
Обещали, что лава минует теперь.
Устремится на юг, может трубы задеть,
Без горячей воды… С электричеством ведь!
Лето кстати, и трубам с холодной водой
Тоже выстоять должно, хороший настрой.
Да, тревожно, но справиться можно с бедой.
Целый деньим алели вдали небеса
Прямо также и ярче, чем было с утра.
Вале было так страшно… «Поедем туда!»
И поехали глянуть, как лава текла.
А потом он спросил: «Тебе страшно ещё?»
Валя только кивнула, он обнял её,
И огонь его взгляда ожёг бытиё.
Был пронзительней страха пылающий взгляд.
Ветер, море, огонь — ей пригрезились в ряд.
И над горной грядой, над зелёной травой,
Над огнем, что всё лился своей чередой,
В вечной пляске борьбы и единства представ,
Жизнь и смерть отступили, ей вечность отдав.
И она отзывалась, единство признав.
Острое чувство тревоги заставило Вальку разомкнуть глаза. Не очень понимая, что происходит, она посмотрела на часы. Семь утра. Вылезла из уютного тепла общей постели, подошла к окну. Небо на востоке пламенело всеми оттенками алого и багряного. Идею о восходе солнца Валька сразу отбросила. Какой восход здесь в семь утра?
Валька почувствовала, как цепкие когти паники стискивают грудь. Каждый вдох становится для нее чуть ли не подвигом. Сердце глухо тукает по барабанным перепонкам. Вязкие щупальца тревоги всё сильнее липнут к ней и сворачиваются в тугой клубок где-то в области желудка.
Однако Валька сжала в кулаки леденеющие пальцы рук и усилием воли заставила себя справиться с приступом паники.
Сигги тоже проснулся, посмотрел на стоящую у окна Вальку, безмолвно вопрошающую его: «Что это?» Вскочил с кровати, распахнул окно. Валькины ноздри тут же уловили чужеродный привкус, определение которому она подобрать не могла. Лицо Сигги помрачнело, он на мгновение крепко прижал к себе Вальку, ткнулся губами ей в ухо: «Не бойся», а затем отстранился, одним движением натянул штаны и в два шага выскользнул из комнаты.
Завтрак под экстренные новости получился скомканным. Ни одного вопроса Валька так и не задала — телевизионная картинка с фонтанами лавы, огненными волнами растекающейся по обе стороны от трещины в поверхности земли, сказала ей достаточно. В голове у Вальки тут же возникла назойливая ассоциация с картиной Брюллова «Последний день Помпеи, которую она в детстве видела в Русском музее, когда ездила с родителями в Санкт-Петербург.
Сигги уже вышел во двор, и Валька видела, как они с Харальдюром обсуждают положение дел. Лица мужчин выражали озабоченность, однако признаков панической
