взглядом бегая по лицам обоих мальчиков. Оба смотрели вниз, в свои тарелки, почтительно слушая речь отца и боясь даже громко дышать, – потому что мы одна семья! Вы одна семья. А всё остальное – друзья, подруги, кореша… это всё приходит и уходит, а семья, что бы ты ни сделал, как бы ни нагадил себе и другим, остается с тобой раз и навсегда! Я, ты (он обратился к Платону), мама, Яков мы все члены одной семьи и должны относиться друг к другу с соответствующим уважением.
Александр закончил. Повисла тишина, которую первым нарушил Платон:
– А дядя Миша и Диана? Они… они тоже наша семья?
– Да, и они тоже. Им ты так же можешь доверять как нам с мамой. Наша семья большая. И сила нашей семьи в том, что мы живем в мире и согласии друг с другом. Когда кто-то не прав, он просит прощения у остальных и остальные его прощают. Если он запутался настолько, что не понимает свой неправоты, другие не пытаются извлечь пользы из его беды, а помогают ему выбраться из тяжелой ситуации. В этом и есть отличие семьи от друзей. Это то, как было до вашего рождения и это то, как будет всегда! Это то, что помогало нам пережить даже самые тяжелые для нас времена. Мы всегда держались вместе, всегда выступали одним фронтом против врагов. Семья это святое, запомните это! Семья это самое главное!
3.
Дождь лил весь день не переставая. Новые и новые тучи, как толпы бесконечных врагов, наваливались на город со стороны Пулковских высот, погружая его в водное царство с реками, пузырящимися лужами и машинами, которые носились по проезжей части и поливали всех, кто не успел вовремя покинуть зону поражения их колес. Дождь закончился лишь после десяти. Отгремели где-то вдалеке последние раскаты грома, пролетели над головой последние дождевые тучи и вскоре солнце, пока еще нерешительно и робко, вылезло из-за туч где-то на горизонте. После дождя в воздухе чувствовалась прохлада и свежесть; снова запели в кронах мокрых деревьев птицы, подошли на трапезу к ближайшей помойке бомжи и тощий черный кот, с заспанной мордой, зевая, вылез из подвала и грациозно виляя своими здоровенными, к которым не прикасалась рука ветеринара причиндалами, двинулся на ночное рандеву куда-то в сторону соседнего двора.
На часах было почти одиннадцать вечера, когда из подземного перехода на станции метро Ленинский проспект вышел молодой человек лет тридцати с небольшим. Он был одет в джинсы, серую футболку и черные ботинки. В руке его была куртка, которую он пока не надевал. Его лицо было хмурым и немного встревоженным, но эти черты мог заметить в нем только самый проницательный наблюдатель. Но таких рядом не было. Не потому, что люди разучились понимать друг друга, а потому, что толпе на этого незнакомого серого типа всем было наплевать. Он поднялся по ступенькам на улицу, сделал несколько шагов по мокрому асфальту проспекта в западном направлении и вдруг остановился. Его лицо поднялось вверх, и он сделал полный вдох грудью, всасывая в себя через ноздри запах цветущей черемухи. Выдохнув, он снова двинулся дальше и через несколько сотен метров свернул направо, в ближайшие дворы, сквозь которые пошел в юго-западном направлении к улице Маршала Казакова.
Он двигался медленно и задумчиво. Он даже не пытался обходить лужи и шлепал по ним своими большими черными ботинками, впрочем, такие лужи, какие натворил за весь день не прекращавшийся ливень, обойти было действительно сложно. Он был погружен в какие-то свои мысли и почти не обращал внимание на окружавшие его вещи. Во дворе ему встретились двое бомжей, которые занимались своим обыкновенным промыслом – поиском чего повкусней в мусорных баках. Один из них, при виде молодого человека, натянул на лицо слащавейшую улыбку и обратился к нему с одной из стандартных в таких ситуациях фраз, но молодой человек его не услышал, вернее услышал слишком поздно, пройдя почти с десяток метров. Тогда он остановился, засунул руку в карман, сгреб оттуда всю мелочь и положил бомжу в шапку, которую тот, вмиг подбежав к своему благодетелю, бойко подставил ему.
– На хлебушек, друг!.. – слабым писклявым голосом заметил ему бомж, мужчина среднего возраста, весь тощий и грязный. Лицо его являлось воплощением всех кругов дантовского ада, голос же звучал так, как будто он собирался умереть прямо здесь и сейчас. Он продолжал идти за ним вслед еще некоторое время и что-то говорил, возможно выражал благодарность за «хлебушек», возможно хотел выпросить еще немного, но молодой человек его уже не слышал. Все той же неспешной походкой, сквозь лужи, в прежнем погруженном в себя состоянии, продолжал он движение к какой-то известной ему лишь одному цели. Впрочем, бомж преследовал его не долго. Увидев его полное равнодушие к своей персоне, он, наконец, остановился, обозвал его про себя «гандоном», почесал бороду и пошел обратно к своей кормушке.
– Ну чё, Гаврилыч! – его голос уже звучал громко и четко, – хватит в этом говне копаться. Пойдем лучше водяры купим, теперь должно хватить.
Молодой человек тем временем вышел на оживленную улицу Зины Портновой и здесь накинул на себя легкую клетчатую куртку, которую нес в руке. И тут с ним начали происходить странные трансформации, будто сама эта куртка, как артефакт в какой-то компьютерной игре, вмиг наделила надевшего какии-то незаурядными способностями. Шаг его стал быстрее, движение рук размашистее, походка стала менее твердой и даже слегка пошатывающейся. Задумчивый взгляд сменился чем-то другим – каким-то новым выражением лица, в котором можно было высмотреть что-то дерзкое и тупое. Несколько раз он перепрыгнул через большие лужи, один раз, правда, он не долетел в воздухе до берега и плюхнулся обеими ногами как раз в самое глубокое месте. При этом молодой человек громко выматерился, чем вызвал испуг у какой-то пожилой женщины, которая гуляла рядом с маленькой собачкой. Когда же уже в самом начале Казакова на пути ему попались две молодые девушки, одну из которых бог наделил таким незаурядным размером молочных желез, что они ни чуть ли не рвали пополам ее футболку, он замедлил шаг и без всякого зазрения совести уставился ей прямо туда с таким выражением лица, что девушка, видимо привыкшая уже реагировать на такого рода внимание, вынуждена была показать ему средний палец. Ее же подруга, наоборот, отвернулась, сделав вид, что ничего не заметила. Ее лицо в миг погрустнело, и в какой уже раз за сегодняшний
