почему я весь день веду себя крайне безрассудно и почему снова позволяю этому психу собой управлять. Наверное, я глупая мазохистка, вот только сейчас мне нравится абсолютно все.
Первый глоток отдаёт горькой терпкостью на языке, и я даже морщусь, но стараюсь слишком не кривиться под пристальным взглядом товарища капитана. Он снова улыбается и, если бы я не знала, что пил он ничтожно мало, решила бы, что блеск в глазах вызван частым опрокидыванием стопок с Матвеевской настойкой. Неужели я ему и правда нравлюсь? Делаю еще глоток, потому что внезапная догадка похожа на бред сумасшедшего.
— Итак, Вероника, расскажи о себе, — он осторожно забирает из моих рук бутылку и пригубляет. Чувствую себя на его фоне алкоголичкой (хотелось бы алкогольвицей, но несмотря на милое личико…), только стыдиться не собираюсь. Может, так его отпугну? У вояк же у всех пунктик на здоровую по всем фронтам, а тут я, так что потаскается и отстанет.
— Двадцать четыре года, по образованию переводчик, работаю в офисе, иногда хожу в бассейн, но чаще всего провожу вечера в компании подруг, — пожимаю плечами, выдавая скромный послужной список, потому что об остальном Макарову, как и любому другому потенциальному ухажеру, знать необязательно. Бурная молодость с бесконечными тусовками закончилась недавно и то только потому, что в одном из клубов мы нос к носу столкнулись с боссом. Тогда я и поняла, что пора становиться взрослой, но с тех пор походы в клубы сменились посиделками в кафе или дома в компании подруг и вкусного алкоголя.
— Негусто, — кивает Макаров и передает бутылку.
— У капитанов послужной список богаче? — усмехаюсь, позволяя себе сверлить его взглядом. Он и правда красивый, а темные волосы в контрасте с голубыми глазами делают его мечтой с обложки. Еще и тело, почти растянувшееся на кровати… слишком давно у меня не было мужика. Слишком. Так скоро и на Киселька брошусь. Хотя лучше б на капитана, этот со своей мускулатурой точно все мои килограммы выдержит.
— Нас разделяет четыре года, так что дичи я определенно больше натворил, — смеется.
— Что-то серьезнее, чем вломиться к незнакомке посреди ночи? — не могу удержаться от укола, но Макаров только ведет плечами, будто думает, рассказывать мне или нет.
В итоге он сознается, что был далеко не самым прилежным студентом, потому что вел весьма распутный образ жизни, но юрфак все-таки закончил, потом ускакал в армию и после решил служить в органах. А дальше академия, сборы, и вот он уже ломает мою дверь, напившись вусмерть и решив найти порядочную девушку. Я то и дело прикрываю рот ладонью, не то боясь разбрызгать вино, не то силясь не ржать на весь дом. Кажется, я устраиваю Макарову допрос с пристрастием, выспрашивая все о семье, любимых занятиях и девушках. Он, к моему удивлению, отвечает на все слишком охотно, будто и нечего скрывать, так что в какой-то момент сама замолкаю, решая, что биография его младшей сестры меня уж точно не касается, как и количество собак у его мамы, которая живет за городом.
— Все узнала? — усмехается Макаров, пока я фокусирую на нем окончательно опьяневший взгляд. Он допивает вино парой глотков и убирает бутылку.
— Вроде бы, — пожимаю плечами, с тоской поглядывая, как прячется тара за кроватью. Я была бы не против пары глоточков.
— И каков твой вердикт? — Лёша наклоняется, и снова этот блеск в глазах вынуждает меня задуматься о том, о чем думать я не готова. Кажется, еще немного, и он меня поцелует. Но из нас двоих он здесь самый трезвый и здравомыслящий, поэтому целомудренно держится, только разглядывает меня слишком долго и опускает взгляд на губы, которые я отчего-то взволнованно облизываю.
— Утро вечера мудренее, — звездочек перед глазами совсем уж много становится, и я заваливаюсь на бок, встречаясь с мягким матрасом и подушкой, и становится хорошо. Ложусь на спину и кладу руки на живот.
— Значит, будем спать, — соглашается Макаров и выключает ночник, погружая нас в абсолютную темноту. И хоть прошло не так много времени, но, оставшись без зрения, замечаю, как остальные органы включаются в работу. Осязание утверждает, что Лёша лежит совсем рядом, настолько близко, что пошевели мизинцем, и коснешься руки. Слух выхватывает его ровное дыхание, которое действует на меня лучше любой колыбельной, а до носа доносятся древесные и хвойные нотки его одеколона.
— Выходи так же, как и зашел, — полусонно бормочу.
— Э, нет, Клубничка, никуда я не пойду. И тебе возмущаться не советую, — он бесцеремонно сгребает меня в охапку и двигает к себе, вынуждая упереться лопатками прямо в мускулистую грудь. Кажется, он не снял футболку. Значит, и правда не собирается приставать? А то из меня отбивающийся ровным счетом никакущий. Вот перемен на пару с Цоем затребовать можно, а оказывать сопротивление капитану полицейскому уж точно нет. — Завтра утром буду ждать твое решение, а пока спи, — он быстро целует меня в плечо, запихивает руку под мою подушку и прижимается еще ближе, ныряя под одеяло. — Спокойной ночи, — последнее, что я слышу, когда проваливаюсь в слишком сладкий сон, разморенная вином и горячим телом Макарова, и плевать мне на то, что он вломился в квартиру, сейчас же ведет себя прилично, а первое впечатление бывает обманчиво.
* * *
Просыпаюсь я от того, что кто-то настойчиво стучит в дверь. Голова трещит, готовая лопнуть на две части, и я не сразу понимаю, где нахожусь, что вообще было и какого черта в моей постели лежит Макаров, так и я еще совсем оборзела во сне и почти легла на него всем телом: мало того, что голову ему на грудь примостила, так еще и ногу по-хозяйски закинула на его бедро. Лёша тоже молодец — вместо того, чтобы отпихнуть и вообще свалить, обнимает меня и дрыхнет без задних ног. Вот так вечерок.
Выбираюсь из рук капитана и несколько раз провожу ладонями по лицу. Должно же хоть что-то помочь прийти в себя.
— Ника, ты там жива? — слышу за дверью голос Алины и зажимаю ладонью рот Макарову, который заерзал в кровати и открыл глаза. И за что мне все это?
Глава 9
Твою ж дивизию! Указательный свободной руки прикладываю к губам, надеясь, что Макарову хватит ума молчать и не задавать лишних вопросов. Он кивает, и я убираю ладонь с его губ, но Лёша перехватывает запястье, не позволяя мне отстраниться, а лицо заливается таким румянцем, что краснеют наверняка и кончики ушей. Я никогда не жила
