– Плевательный кисель! – кричит Хедвиг и мчится на кухню.
Кастрюля стоит на плите. Кроваво-красные вишни плавают по кругу, по кругу и так и ждут, чтобы их сунули в рот.
Но прежде чем сесть за стол, Хедвиг крадётся в большую комнату. Тикают часы с кукушкой, старинная мебель протёрта от пыли и блестит чистотой.
В шкафчике на стене выстроились сорок восемь оловянных солдатиков. Хедвиг идёт за стулом, чтобы подобраться поближе. Она прижимается носом к стеклу и смотрит на солдатиков и на лошадь, которая тащит пушку.
– Скоро, – шепчет она. – Скоро вы станете моими.
– Ай-ай-ай, ну-ка быстро слезь! – За спиной откуда ни возьмись появилась бабушка, нагруженная рубашками. Она направляется в спальню. Согнав Хедвиг, ставит стул на место. Потом относит рубашки в спальню и стирает со стекла пятно от носа. – Ты же знаешь, тебе нельзя трогать моих солдатиков, – говорит она. – Пойдём, кисель готов.
Хедвиг думает: странно слышать такое от бабушки, ведь скоро ей всё равно придётся расстаться со своими солдатиками.
Они идут на кухню. Мама, папа и дедушка уже сидят за столом. Они заложили салфетки за воротники, смеются и ведут себя как всегда.
Бабушка ставит большую супницу с киселём на стол.
– Кто промахнётся и плюнет мимо, не получит пирога, – предупреждает она и твёрдой рукой разливает кисель по тарелкам. На белоснежную скатерть не падает ни капельки.
Они едят, обсуждая потрясающее чудодейственное письмо, которое написала Хедвиг. Бабушка несколько раз гладит Хедвиг по щеке и говорит:
– Деточка, что бы я без тебя делала!
Клинк, клинк, клинк!
В миску падают косточки.
Они долго сидят и едят и довольно-таки долго обсуждают письмо, а потом папа спрашивает, как, интересно, бабушка чувствовала себя всё это время, пока была другой.
Бабушка вытирает рот.
– Не знаю, – отвечает она.
– Не знаешь? – удивляется папа.
Бабушка качает головой.
– Как ветром из головы сдуло. Ничегошеньки не помню.
Вот так, теперь, когда бабушка вдруг вспомнила всё из обычной жизни, она напрочь забыла то странное время после инсульта. Не помнит, что перестала вдруг мыть голову и убирать волосы в пучок. Забыла, что ходила в грязном платье и тапочках и думала, что папа сам испёк плетёнку с корицей. И наотрез отказывается вспоминать, что пыталась почистить зубы рожком для обуви! Когда заходит речь про рожок, у бабушки краснеют щёки, она решительно сцепляет руки в замок и говорит, что с неё хватит, разговор окончен.
Больше к этой теме никто не возвращается. Все продолжают есть кисель и великодушно забывают о том, что творилось и говорилось в то время, пока бабушка была больна.
Все, кроме Хедвиг. Она смотрит на бабушку.
Бабушка ест, как обычно, по-аккуратному и не замечает, что Хедвиг на неё смотрит.
Но мама замечает.
И папа.
И дедушка тоже.
– Что ты, дружочек? – спрашивает дедушка.
И тогда бабушка тоже замечает. Она кладёт ложку и смотрит на Хедвиг.
– Ну? Что такое? Дедушка же спросил тебя.
– Солдатики, – говорит Хедвиг. – Ты сказала, что они будут мои.
Брови бабушки ползут вверх.
– Я сказала что?
– Ты сказала, что солдатики будут мои. Ты спросила, нравятся ли они мне, а потом обещала мне их отдать.
– Ну уж нет, дорогая, этого я никак обещать не могла, – смеётся бабушка так, как будто Хедвиг пыталась пошутить.
– Нет, ты обещала, – не сдаётся Хедвиг.
Бабушка снова сцепляет руки в замок.
– Возможно, какое-то время я и была не в себе, но этих солдатиков я бы в жизни никому не отдала, в этом я могу поклясться хоть самому королю. Знаешь, какие они ценные, мои солдатики? Это не игрушки для детей.
– Ты сказала, что отдашь! – кричит Хедвиг. – Мы тогда были в большой комнате, а потом ты пошла спать!
– Ну-ну, Хедвиг, угомонись, – говорит мама и гладит Хедвиг по голове.
Но у Хедвиг от злости даже слёзы по щекам покатились. Сегодня все только и говорят: мол, какая она добрая, помогла бабушке выздороветь, а бабушка даже не хочет пойти ей навстречу и тоже быть доброй! Если бы Хедвиг не написала письмо, бабушка до сих пор так бы и шлёндрала в тапках! По крайней мере, Хедвиг получила бы то, что ей обещали!
– Глупая бабушка! – плачет Хедвиг. – Ты обещала! Обещала!
Бабушка откладывает салфетку. Встаёт и идёт за кислой тряпкой. Потом стирает с лица Хедвиг слёзы, относит тряпку и снова садится.
– Ну всё, давайте есть, – говорит она.
– Нет!
Хедвиг со всей силы отпихивает тарелку. Кроваво-красный кисель выплёскивается через край на стол!
Хедвиг бросается к двери, слетает по лестнице – с самого шестого этажа до самого низа – и выбегает во двор. Слёзы на горячем воздухе быстро сохнут, но тут же появляются новые. Хедвиг никогда сюда больше не приедет, она не хочет видеть бабушку и её оловянных солдатиков, она никогда больше не будет есть этот плевательный кисель!
Скоро из подъезда выходят мама и папа. Папа берёт Хедвиг на руки и относит в машину.
– Вы уже доели? – лопочет Хедвиг, уткнувшись в мягкое папино плечо.
– Бабушка пошла стирать скатерть, – отвечает мама. – Мы решили, что лучше мы поедем.
Хедвиг косится на шестой этаж. Дедушка, как всегда, стоит на балконе и машет. Но бабушки, которая всегда стоит с ним рядом, нет.
Всю дорогу домой голова у Хедвиг гудит. Щёки пахнут кислой кухонной тряпкой, нос забит соплями. Без остановки текут новые слёзы.
– Ты пойми, бабушке тоже нелегко, – говорит мама. – Она ничего не помнит. Тех дней, когда она болела, как будто и не было. Поэтому, даже если всё это правда, даже если она действительно обещала тебе солдатиков, об этом никто не знает. Мы же с папой не слышали.
Хедвиг смотрит в окно. Город дрожит на жаре. «Никто не знает». Хедвиг не согласна. Один человек уж точно знает, что бабушка обещала, а что – нет. Но если два человека что-то помнят по-разному, и один из них взрослый, а другой ребёнок, то поверят всегда взрослому.
Летний душ
– Здрасьте-здрасьте! У вас случайно не найдётся лестницы?
У дверей «Дома на лугу» стоит стильный мужчина в шортах и сандалиях и протягивает маме руку.
– Я – папа Стефана. Я тут собрался принять душ…
Мама пожимает ему руку и говорит, что очень рада знакомству. Потом спрашивает, зачем ему, ради всего святого, лестница в душе.
