По дороге к Маше торможу у цветочного.
Розы Секси Рэд, тридцать девять штук, и шляпную коробку не надо, охапкой брошу цветы к ее ногам. Я не видел жену с августа, с таких же последних извинений за мой пьяный бред. Но бредил, и славно, у меня теперь есть повод, так бы не решился навязывать себя снова.
На въезде в коттеджный поселок потеет лоб, хотя в машине минусовая температура.
Машина, кстати. В гараже стоят два четких авто с мощной печкой и подогревом сидений, и пора бы уже по сезону двигаться, а не мучать бедного ягу, какого дьявола я до сих пор туплю.
Останавливаюсь перед кованой калиткой и переворачиваю салон, где-то валялся пульт от ворот. Пустые упаковки, бутылки, пачки сигарет, тясяча чертей, сколько мусора, давно не был на мойке.
Нашел.
Жму кнопки, ворота разъезжаются, и я вплываю в обитель, бастион души моей.
Фахверковый дом с мансардой, на первом этаже терасса, на втором балкон, панорамные окна, на крыше лежит снег, елки и кусты белые, над входной дверью цветная гирлянда, я так соскучился. Столько нервов угрохал в проект, но зато есть ощущение, что живем где-то за рубежом, кругом лес и соседние коттеджи на приличном отдалении, никто не орет под окнами, и тишина, не то, что у меня в квартире.
Паркуюсь возле постороннего черного мерседеса. Надежная старая модель, их не выпускают лет так двадцать уже, не наш, явно. Кто-то застрял в девяностых. Хм-м.
Хозяин машины выходит из дома в момент, когда я забираю с пассажирского сиденья цветы.
Какой-то хмырь. Похож на актера из стёбной эротики про пятьдесят оттенков серой бредятины. Он продолжает разговор:
— …и позавтракать жаль не успели. Ты мой телефон взяла?
Видит меня и зависает на пороге. Щурю глаза. Да, тот самый педик с фоток, которые я ночью мониторил. Листал жизнь бывшей жены в цифровом формате, пока милая дама из Чикаго показывала мне технику глубокого заглатывания. То ли поганка Абрамова сорвала вчера настроение, то ли секс-терапия больше не действует, но летом было легче притворяться, что это анфакбл.
Маша выглядывает из-за его спины.
— Саша? — жена выскакивает на улицу. — Ты зачем приехал?
Самая лучшая на свете блондинка. И самая стервозная из женщин, что я только встречал. Спрашивает у меня: зачем.
Аховый чертёж.
— Замерзнешь, — приближаюсь. Глаза жадно скользят по лицу, вниз, к обтягивающему короткому платью, упираются в стройные ноги, как всегда, на высоких каблуках. Моя Мария. Богиня красоты и любви, ты затмеваешь Афродиту и достойна поклонения, вечной жизни и весны. Почему же ты ушла.
— Саш?
Усилием заставляю себя оторваться от нее. Киваю на фигуру в дверях:
— Это кто?
Маша оборачивается, показывает ему знаком, чтобы шел к мерсу. Тот не двигается. Она смотрит на розы в моих руках. Протягиваю букет.
— Зачем? — она не берет, обхватывает себя за плечи. — Саш, давай закончим. Ты зря приехал. У меня своя жизнь. И уже давно.
— С ним что ли? — оглядываю конкурента. Натуральный истукан. Но он не уезжает, остается участником семейной сцены, словно имеет на это какое-то право, и я вдруг вникаю в расклад. Наверняка, она с ним спит. Она привела его в наш дом, в котором живет наш сын, для нее это окей, и значит — гляди, вон он памятник вранью "пока смерть не разлучит вас". Серьёзно, приплыли, она не даст мне вернуться. Два десятка лет вместе давай выкинем на мусорку, у них кончился срок годности.
В ее взгляде читаю подтверждение "да, ты все понял верно". Зеленая радужка с коричневыми всполохами — болото с убойной топью, чавк-чавк, в трясине гибнет мой здравый смысл.
Где-то на задворках разума стучит фраза "только не психуй, Сань, просто выпей таблетки". Но, мон шер ами, я шлю сей помысел к шалавам.
Сжимаю зубы. Маша пятится назад, я подаюсь вперед и наклоняюсь. Раз, два, три, четыре — красные бутоны роз шлепают жену по щекам. Сбрасываю цветы в снег возле ее туфлей, и под Машины крики иду к ее моднику:
— Эй, ушлепок, ну-ка стоять.
Он шмыгает за мерседес и прячется от меня, вот это позор. Его поведение пробивает на бугага, и я хрипло смеюсь, от чего он роняет брелок, наклоняется, не сводя с меня глаз и шарит по обледенелой плитке. Так держат кого-то на мушке, когда ждут, что человек выстрелит или бросится на тебя, и я бросаюсь. Он скисшая клякса, ни убежать не может, ни отмахнуться, хватаю его за ворот пальто и швыряю на капот.
Все еще смеюсь, и лучше бы продал это буйнопомешанное карканье, как пацан из старой книжки, сам осознаю, что кажусь полоумным.
Меня пытаются оттащить. Егор. В ушах звенит его голос " пап, уймись", сын сжимает мне локоть, повторяет "пап, пап", и мое сбитое дыхание со скрипом, но замедляется.
Дальше и сын, и жена мне твердят: ты снова не в себе, уезжай, пожалуйста.
Смотрю на часы: девять ноль пять.
Вынуждаю себя послушаться. Не то, чтобы я прям не в себе, но охота уроду выпустить потроха. А это плохо.
Хлопаю дверью ягуара.
Девятого ноль пятого этого года в девять ноль пять они мне сказали тоже самое первый раз. Это вот второй и, видимо, последний. Верю в бога, в то, что женщины когда-нибудь научатся нормально парковаться, и в то, что цифры преследуют меня. Девятка и пятерка — мой личный крах.
Семья меня побрила, и я в бездне, сезон на преподавание ухлопал впустую. До нового года проскрипеть в кретинском институте, и не мять больше титьки, заняться своими делами, которые несколько месяцев висят на полшестого, как прибор у импотентов.
Опять смеюсь. Ну какая-то фантастика, что она в этом слизняке нашла, он же не мужик.
Ем таблетку и отвечаю на звонок Василины.
— Александр Александрович, так вы вернетесь в клуб? Я после ночи. Хотела отоспаться и часикам к пяти приехать обратно.
А, точно. Еще ведь с Абрамовой надо вопрос закрыть.
И машину поменять забыл.
Холодно.
В клубе та же картина, администраторы за стойкой работают на ноутбуках. Василина еще ладно, здоровая русская баба, каноничная очень, здесь не каждый выдержит, и она прям находка.
