спорят.
Осторожно постучав в приоткрытую ради сквозняка дверь, я вошел в переднюю.
Разговор стих. Навстречу мне из распахнутых дверей столовой вышла Надежда Кирилловна.
– Вот и вы, голубчик! А Маша как раз должна была подготовить для вас комнату! Уже все, полагаю, и готово! Чай подадут через три четверти часа, и вы как раз успеете освоиться! Маша, – хозяйка хлопнула в ладоши, призывая к себе где-то замешкавшуюся горничную, – Маша, любезная, явитесь все же к нам и проводите гостя!
Я в знак благодарности поклонился.
– А у меня еще столько забот! – продолжила тетка. – Вот еще и приказчик наш попросил рассчитать его… Это ж надо – в такое-то время! Чую, перешел он, как и все мужнино наследство, к Кобриным, вот как пить дать! И ведь не совестно ему, нет!.. И все беды прямо одна за одной! Даже горничную не докличешься!
Из столовой появилась Аглая. Улыбнувшись мне, она сказала:
– Матушка, по-моему, Маша побежала встречать разносчика, ведь сегодня он обещал нам свежую вырезку! Михаила Ивановича я и сама провожу наверх, в его комнату. А вы лучше отдохните! Вам волноваться неполезно…
Отведенные мне покои были небольшими, но довольно уютными. Мрачные гранатовые оконные гардины будто впитывали весь струившийся снаружи дневной свет, не позволяя ему проникнуть внутрь. Из-за гардин в комнату кокетливо заглядывали розовые бальзаминчики, сидевшие в горшке на подоконнике. У стены белела кровать, украшенная по углам четырьмя стальными полированными шарами и увенчанная горой пышных подушек. Тусклый медный умывальный прибор был доверху наполнен студеной водой. Тут же стоял громоздкий старый сундук, готовый поглотить все мои скромные пожитки. У кровати в киоте на стене висела икона, настолько старинная и потемневшая, что разобрать изображенный на ней лик было весьма затруднительно.
Аглая гостеприимным жестом пригласила меня войти.
– Я очень рада, что вы приехали, – сказала она. – Теперь мне будет не так тревожно. Сегодня ночью я ни секунды не спала! Мне все казалось, что сейчас я увижу нашего поверенного. Глупости какие… А сегодня и наш управляющий заявил, что покидает нас…
– К сожалению, я узнал об этом еще несколько дней назад, – ответил я, – в вашей лавке он беседовал с одним из князей Кобриных. Это же тот самый человек, что сидел рядом с нами в суде при оглашении завещания, да?
– Да, это он, Стратон Игнатьевич Огибалов, главный управляющий в делах отца, – Аглая вздохнула.
Мы спустились в переднюю и вышли в сад.
Под ветвистой яблоней стоял стол, накрытый к чаю. Над ним уже вился дымок самовара и порхали бабочки. Чуть поодаль, в глубине сада, белела маленькая беседка, окруженная большими кустами боярышника и увитая плетьми девичьего винограда. Мы проследовали к ней по хрустящим камням дорожки и вошли внутрь.
Кузина села на скамейку.
– Аглая Петровна, – пробормотал я, примостившись рядом, – прошу вас простить мне мои вчерашние слова о наследстве…
Девушка покачала головой.
– Пустое… – ответила она. – Вам нечего виниться! Все вокруг будто помешались на этом наследстве: Огибалов, Шепелевский и прочие… Все, кому доверял мой отец, – Аглая усмехнулась. – Лет десять Огибалов был его правой рукой, и теперь оказывается, что он все знал? А через неделю-другую он просто займет свое место у Кобриных. Как гладко все у них…
– Но этого нельзя так оставить! – воскликнул я. – Нужно жаловаться!
Аглая лишь недоверчиво пожала плечами.
– Самовар еще не готов, – ответила она, – а мне так не хочется сидеть на месте!
Мы вышли за ворота.
Тишь и уединение беседки сменились шумом улицы, грохотом повозок и гамом пробегающих мимо стаек уличных мальчишек. Под сенью склонившихся над улицей зеленых вязов, посаженных по обе стороны дороги, мы пошли к золотившейся невдалеке церкви.
Знакомую долговязую фигуру Данилевского я заприметил еще издали. Он махнул нам рукой с противоположной стороны улицы и прыгнул на мостовую, чуть не оказавшись под колесами несущегося по ней шарабана.
Наконец он поравнялся с нами.
– Мне удалось выяснить много занятного, – выдохнул Андрей. – Но приятного мало…
– Да не томи ты со своими реверансами, – не выдержал я.
Данилевский выразительно огляделся.
Аглая, поняв, чего тот опасается, свернула за угол и повела нас за собой каким-то узким тихим переулком.
Немного помолчав, Данилевский, наконец, начал свой рассказ:
– Я дал по гривеннику парочке мальчишек-посыльных из лавки Савельева, дабы они мои записочки снесли по адресу, да заодно мы с ними очень душевно поболтали. Я им рассказал в красках о вчерашнем ужасном происшествии на бульваре у здания Гражданской палаты, а они мне – о последних днях жизни купца Савельева. Говорят, хозяин чувствовал себя вполне сносно, из дому, правда, не выходил, но дела свои вел исправно. В день его смерти посыльные ходили от него с корреспонденцией к купцу Винокурову: у партнеров намечалась крупная сделка по продаже леса. Записки носили несколько раз…
– Именно это вы и хотели нам сообщить? – не оборачиваясь, перебила Данилевского Аглая. – Рассказать нам о том, что мой отец до последнего своего дня оставался трудолюбивым человеком?
– Нет, главное не это! – с нажимом ответил, глядя ей в затылок, Данилевский. – Посыльные рассказали мне, что они видели в день смерти Савельева у ворот его дома карету князей Кобриных. И на следующий день она тоже там появлялась несколько раз. Уверяют, что не могли ошибиться, ибо очень уж хорошо ее знают. Подозреваю, что свидетелей сего факта найдется гораздо больше, если принять во внимание, как о том судачат в городе…
Повисло напряженное молчание.
Аглая шла впереди нас, мы едва поспевали за ней, и я не мог видеть ее лица, но стан девушки, и без того стройный, казалось, еще сильнее выпрямился, а движения ее стали еще более резкими и отрывистыми.
Мы вышли из переулка на широкую улицу и остановились у кованых витых ворот, за которыми в яблочно-сиреневых зарослях утопал большой купеческий особняк, весьма похожий на дом Савельевых.
– Давайте вернемся домой, выпьем чаю и все спокойно обсудим, – сказала Аглая. – Только я зайду за Липой…
С этими словами она коснулась тяжелого кольца, висевшего в пасти привинченной к калитке медной львиной головы, и громко постучала.
Ей открыли.
Мы с Данилевским остались снаружи.
Вскоре Аглая вернулась вместе с подругой. Олимпиада Андреевна одарила нас лучезарной улыбкой, и я в ответ не смог скрыть свой смущенно-восхищенный взгляд.
Мы повернули обратно к дому Савельевых. Нам оставалось свернуть за угол, чтобы оказаться перед нужными нам воротами, однако Аглая, сделав шаг, вдруг отпрянула назад и остановила нас жестом руки. Мы вчетвером, скрытые пышным кустом сирени, остались за поворотом улицы.
К воротам савельевского дома подъехал черный экипаж,
