из пещеры, как чёрт из табакерки. Ну, согласен, согласен, не совсем корректное сравнение. Чёрт по рангу будет пониже баламутеня, факт. Однако лучшего ничего мне на ум не пришло.
Настёна, как того и следовало ожидать, испуганно взвизгнула от ужаса и потеряла сознание. Я подхватил её на руки и понёс внутрь «хором». Собственно, этот поступок мне только виделся так: «подхватил... понёс...» На самом деле действо выглядело чуточку иначе: я успел под плечи падающей девушки подставить руки, крякнул, присев под тяжестью её тела, а потом банально поволок её, поскольку пятки Насти остались на земле и оставляли за ней след двумя достаточно глубокими вмятинами.
— Да уж, какая впечатлительная... Надо мне прихорошиться, дабы производить при нашей дальнейшей беседе не столь сильное впечатление! — высокопарно проговорил Баламутень и втянулся назад в пещеру.
Оказывается, этот хитрый пройдоха умеет разговаривать не только просторечным говорком, как деревенский мужичонка. Где только слов-то таких понабрался? «Прихорошиться», «впечатление»... Надо об этом как-то поговорить с нечистью.
Когда я доволок свою ношу до лавки с матрацами, уложил и укрыл одеялом, непонятно откуда материализовался молодой человек приятной наружности, стройный, ухоженный, с идеально уложенными волосами и в сюртуке.
— Ну, как? Такого-то меня уже не испугается милая барышня?
— Зачётно, — только и смог сказать я, с изумлением оглядывая галантного вельможу, только минуту назад имевшего облик ужасающего вида существа.
— А что ты думал? Мы не только умеем других превращать но и сами можем перекидываться. Оборотничество — очень распространённый способ запутывать людишек как у болотной, так и у водной нечисти.
«Интересный факт, надо запомнить», — мелькнуло в усталом мозгу.
— А откуда это обличье, хошь вопросить ты? — Баламутень без предупреждения снова перешёл на деревенский просторечный говорок. — Да заезжамши как-то сюды один человечишка. Года четыре уж поди тому назад. Болотник, знамо дело, нацелился поживиться, а я вмешался да спас. Не задаром, сам понимашь. Взял я с него клятву, что отдаст он мне через четырнадцать годков то, чего сейчас в своём доме не ведат. От дурень-то на радостях и согласился — очень уж тогда ему свой живот* сохранить хотелось. Но до срока времечко ещё покуда есть. Десяток годков впереди. А покель мы с ым рядились, я с яво и сделал для себя копию. Теперь овогда** пользу с того маю, — пояснил довольный произведённым эффектом господин.
В это время с лавки до нас донёсся тихий вздох — Настёна в себя приходить стала. Я заметался зайцем диким по пещере — одеться-то не успел, да и не помнил уже, где моя сря... то есть одежда лежит.
— Ха-ха-ха, — захохотал Баламутень, озорно подмигивая мне. — Поспешай, малой, хучь вона срачицу*** накинь — кабы девка снова тебя на смех не подняла!
Меня просто вот выбесил такой совет — так бы и врезал этому холёному хлыщу по его смазливой физиономии! Куда я должен был свою... «срачицу накинуть»? Это что, особый род насмешек по-древнерусски?
— Ты за свою срачицу беспокойся, а мою я как-нибудь уж сам пристрою! — ответил я, скрипя зубами.
Но своей фразой только ещё больше рассмешил господина в сюртуке:
— Ну, дурачина! Ну, негораздок****! Срачица — енто вовсе не то, про что ты подумал. Исподню рубаху так в народе кличут. Твою-то сряду нынче мои подручники опрати***** вздумали, так я как раз свою тебе и предлагаю, — Баламутень сунул мне в руки что-то огромное и бесформенное, как я понял — срачицу с его плеча.
Настёна заворочалась... Я со скоростью солдата в армии занырнул в странное одеяние — второй раз её насмешек я не смог бы вынести. Рубаха скрыла меня всего, спустившись чуть ниже колен. Плечевые швы пришлись как раз мне на локти. И вот из-под широченного то ли платья, то ли ночнушки, снизу торчали две тонюсенькие ножонки, словно взятые взаймы у Буратино. Представлять более подробно, как я выгляжу в таком наряде, мне не захотелось. Однако, по-любому это было лучше, чем сверкать своими причиндалами перед девушкой.
Пока Настя поднималась с постели, оправляла платье и волосы, прислуга Баламутеня накрыла стол к чаю. Анастасия зыркнула на меня своими синими глазищами, хмыкнула многозначительно, еле сдерживая смех, но промолчала. Больших же усилий это ей стоило, я думаю!
Расселись вокруг стола. Баламутель разлил по чашкам ароматный напиток: вроде бы, отвар шиповника, листьев малины и земляники, хотя и привкус черёмухи присутствовал. С чувством собственной значимости отхлёбывая аккуратно из чашки чай (а вот умеет этот пройдоха, оказывается, не шваркать и не хлюпать во время еды!), хозяин стал задавать Настёне вопросы:
— А это правда, милое дитя, что барыч нашёл тебя на берегу, за русалку принял, орать вздумал, а ты его битой огрела так, что он скопытился на время? А потом будто бы за одеждой для тебя домой к себе поспешил. Так ли дело было, красавица?
Настёна сделала удивлённые глаза:
— Чего? Конечно, не так всё было! Это он меня огрел, а не я его.
— Не понял... — встрял я и осёкся: как бы Настёна снова меня на смех поднимать не стала.
Но нет, девушка была серьёзной и даже несколько удручённой.
— Я вот тоже ничего не поняла. Вот вообще ничего... — потом подняла на меня глаза, как-то смущённо пожевала губами, выбирая слова. — В общем, сижу я на берегу... — она благоразумно не стала говорить, как оказалась там. Да и про то, что одежды на ней не было, тоже умолчала. — Смотрю — от леса старуха какая-то идёт, по самые брови платком замотанная. Я в кустах-то и притаилась. А она как раз к тем кустам и брела. Зашла в чапыжник самый густой и стала раздеваться... Я смотрю — это ж мужик! Ну и взвизгнула, не сдержалась. Тут этот парень — он потом барычем оказался — меня клюкой своей и шандарахнул. А когда я в себя пришла — он уже в мужской одежде был, а я — в старушечьи лохмотья замотана. И руки мне, подлец, связать не забыл... Я что смогла сделать? Ничего! Только его команды выполнять! Думала, что он... для утех плотских меня связал, только нет. Поволок барыч этот недоделанный меня в терем свой, в светлицу втолкнул и ушёл. И вот уже три дня я там в одиночестве под замком сижу. Еду, воду для умывания мне тётки какие-то приносят, расчёсывают, одежду вот дали. Но всё молча.
