не задавался. Когда же пришла на завод, наверное, каждый в свое время спросил сколько мне лет. И, если отвечала честно – не всегда верили. Если же врала, то всех все устраивало. Когда, например, у меня спрашивали:
– тебе же есть двадцать пять? Я многозначительно кивала и говорила:
– ага. Когда говорили:
– тебе, наверное, двадцать семь? – я также кивала. Так для себя я решила эту проблему.
Азамату, думаю, было не больше двадцати четырех, а мне, как вы помните, побольше. Хотя и не в этом было дело. В общем, такая ситуация длилась достаточно долго: мы строили друг другу глазки, и мне казалось, что всех все устраивает. Но однажды я стала замечать, что Азамат не разговаривает со мной, не смотрит в мою сторону и даже здоровается через губу. Мне недосуг было разбираться в чем дело. А буквально через несколько дней одна из моих коллег, Феруза, проболталась об их разговоре с Азаматом.
Но сначала пару слов о Ферузе, потому как она была весьма колоритной и значимой личностью в нашем коллективе. По национальности – узбечка, лет тридцати семи – тридцати восьми. Был у нее семилетний сын, который жил с бабушкой и дедушкой в Узбекистане. Муж был пьяницей и гулякой. Женщина ушла от него, но при этом постоянно скучала и по мужу, и по сыну. Хотела забрать последнего к себе, но билеты в Узбекистан были очень дорогие, поэтому работала и копила. Мужа, думаю, она бы тоже была не прочь забрать. Постоянно говорила: «люблю своего мужа». Что, видимо, не мешало жить супругам раздельно.
Вообще-то у многих работающих там гастарбайтеров была подобная ситуация, когда они не могли съездить на Родину к семье, даже в отпуск. Грустно становится от того, что люди вынуждены расставаться с родными и жить годами, а нередко и десятилетиями на чужбине, чтобы заработать для семьи. Дети растут без родителей, а мужья и жены вынуждены жить в постоянной разлуке. Везет тем, кто может вызвать к себе супруга и детей.
Кроме элементарных расходов на жилье, еду, проезд, такие рабочие мигранты каждый год должны приобретать трудовой патент и каждый месяц вносить авансовые платежи по нему, а еще нужно же какие-то деньги отправлять домой, семье. В общем, все вместе складывается в немаленькую сумму. А зарплата была не сказать, что большая. Поэтому гастарбайтеры постоянно брали подработки и трудились каждый день, почти без выходных. А это, поверьте, весьма тяжело: работать по двенадцать часов в ночные смены. Причем двенадцать – приходилось только на работу. На сон и остальные нужды, соответственно, оставалось совсем немного времени. Иногда я тоже брала подработки и тогда чувствовала себя «как выжатый лимон». Поэтому даже не представляю: каково это работать вообще без выходных. Хотя, человек такое существо, которое ко всему привыкает. Быстрее, конечно, к хорошему…
Но вернусь к Ферузе. Была она женщиной средних лет. Но только внешне, в душе же была абсолютным ребенком. Все ее мысли и эмоции не могли удержаться в голове, а всегда сразу и с «грохотом» выплескивались наружу, накрывая нас всех с головой как цунами. Ее считали чуть ли не блаженной. А на таких, как известно, не обижаются. Но при этом, как зачастую и бывает, Феруза говорила правильные и искренние вещи, о которых все думали, но никто не мог высказать вслух. Можно даже сказать, что иногда эта женщина выступала нашей совестью.
Она была маленького роста, с выраженной полнотой. Были у Ферузы живые быстрые карие глазки, такого же цвета волосы. А рот ее не закрывался практически никогда. За что ей часто доставалась как от коллег-женщин, так и от бригадира. Мне Феруза говорила, что я очень похожа на какую-то ее племянницу. Однажды она мне показала фото этой племянницы. Не знаю, по каким критериям судила Феруза, но схожести между нами было примерно ноль процентов.
И вот мы стояли за столами, каждый занимался своим делом: кто катал, кто резал, кто подкручивал, кто булки собирал. Я уже к тому моменту достаточно сносно научилась катать рулеты и стала намного увереннее и спокойнее себя чувствовать. Могла уже слушать и поддерживать разговор за столами. Хотя Алена Петровна и не разрешала нам разговаривать. Вы представляете ситуацию: стоять всю смену, много часов подряд, что-то делать руками, когда возле тебя находится еще не менее десятка человек, и не иметь возможности перекинуться с ними хотя бы парой фраз? В такие моменты я чувствовала себя заключенной, хотя, возможно, даже в тюрьме не запрещают разговоры…
Стоило кому-то что-то сказать или к кому-нибудь обратиться, иногда даже по работе, как зоркий глаз Алены Петровны, как коршун падал на «нарушителя», и бригадирша приказывала перейти на другой стол. Именно приказывала! Потому что по-другому это назвать не представляется возможным: ты должен был немедленно безоговорочно это сделать, даже если приказ был нелогичен и, по сути, мешал работе.
Но иногда и неусыпный глаз Алены Петровны отдыхал, когда она сдавала какие-то отчеты, считала остатки и делала подобную бригадирскую работу, а иногда, о боги, даже ненадолго отлучалась из цеха. И тогда мы могли наговориться вдоволь. И вот в один из таких моментов ко мне подошла Феруза. Порой мне казалось, что приказ «не разговаривать» создан был специально для нее. Потому что всякий раз, когда у Ферузы открывался рот, руки ее переставали двигаться, как будто она не могла делать эти два действия одновременно. И, наоборот, когда что-то все-таки делала, ни слова не говорила и ни на кого не смотрела.
Я, как обычно, катала рулеты, а Феруза собирала булочки. И вдруг она говорит:
– Азамат влюбился в тебя.
У женщины не было промежуточных состояний, типа нравиться, испытывать симпатию, у нее было сразу: «влюбился». И продолжила:
– и спросил у меня: есть ли у тебя парень. Я сказала что есть.
– А, теперь понятно, почему он перестал здороваться. Ну, спасибо, Феруза. Кстати, а что у меня за парень?
– Антон.
– Антон? Он – не мой парень, он – общий.
– А вообще они с Надеждой любовники, – как ни в чем ни бывало выпалила Феруза, не обращая внимания на то, что секунду назад говорила, что Антон мой парень.
– С чего ты взяла?? – испуганно сказала я, хотя только сейчас утверждала, что Антон не мой парень.
– Точно говорю. Я видела, как они стояли в коридоре и обнимались.
– Феруза, вечно ты все утрируешь, он со многими обнимается. По-дружески, – добавила я.
Однако червячок страха и недоверия все-таки проник в мою душу. Но пока я его
