от любопытства.
Так вот, улучив момент, когда я в одиночестве шёл по факультетскому коридору, однокурсница опасливо приблизилась ко мне. Беседу начала вежливо, с отвлечённой темы. Но вскоре не выдержала и перешла к главному, спросив, из каких таких соображений я ношу столь экстравагантную одежду. Кажется, своим искренним ответом я её просто обескуражил. Чистосердечно признался, что надеваю только те вещи, которые приносит мне мама (хочу заметить, что к тому моменту я уже оканчивал второй курс математического факультета и достиг роста в один метр восемьдесят два сантиметра). Заморочек про сочетание цветов я откровенно не понял. На всякий случай осмотрел себя с ног до головы. Не найдя явных изъянов — дыр, прорех и кусков прилипшей грязи, — попросил сокурсницу конкретизировать вопрос. Но ошарашенная девушка не смогла проронить больше ни слова. Она даже слегка побледнела, а её лицо стало напоминать подобие минорной театральной маски. Словом, мы явно не нашли общего языка.
Примерно в том же ключе я продолжал чудить и в дальнейшем. Поменялась только географическая составляющая. В какой-то момент вместо китайских товаров в страну начали массово поставлять изделия лёгкой промышленности из Восточной Европы. В частности, из дружественной Болгарии. Всё бы ничего, расцветки и фасоны у наших товарищей по социалистическому лагерю были вполне сносными. Мне, например, досталась сорочка в бело-бежевую мелкую клеточку, очень даже приличная со всех сторон. Но дело в том, что болгары решили быть не просто модными, а супермодными.
Если говорить конкретно, то они стали копировать не только образцы известных торговых марок, но и расположение всех этикеток и нашивок на них. Например, на моей рубашке сбоку от нагрудного кармана был вшит лейбачок с названием фирмы-изготовителя. Ну, что-то типа популярных тогда «Levi’s» или «Montana». Но только с одним существенным отличием: болгарское название было достаточно длинное и выполнено на родной им и нам кириллице.
Фирменное наименование, написанное по-русски (или почти по-русски), полностью лишало изделие должного западного шика. А из-за большого количества букв в названии размер этикетки пришлось существенно увеличить. В результате вместо престижных «Gucci» или «Prada» рядом с моим карманом красовалась крупная надпись «Каблешков». Многие не знакомые со мной люди думали, что это моя фамилия, а этикетка пришита специально, как это делают заботливые родители своим малолетним чадам, когда отправляют их в пионерский лагерь.
Надо ли говорить, что фамилия болгарского революционера, в честь которого, собственно, и была названа фабрика, пристала ко мне надолго. На гораздо больший срок, нежели прослужила сама сорочка! Друзья не переставали хихикать и подтрунивать надо мной при любом удобном случае, я на пару-тройку лет стал Каблешковым.
Одно время были очень популярны гороскопы и разные психологические тесты. Их печатали в газетах и журналах, даже издавали отдельными тиражами в мягкой обложке. Как-то мы сидели на лекции в большой поточной аудитории. Это была весна последнего, преддипломного, семестра, на улице призывно светило ласковое солнце, щебетали воробьи, и учиться совершенно не хотелось. Моя соседка по парте, достав газету, заполняла очередной коротенький тест на психологическую совместимость. Не помню, какие там точно были вопросы, но один мне хорошо запомнился. Звучал он примерно так: «Могли бы вы надеть одновременно синее и коричневое?» Правильный ответ подразумевался самой формой постановки вопроса: конечно, нет. Я оглядел себя как будто бы со стороны и пришёл к печальному выводу, что я бы мог. То есть именно так я и был одет: в коричневые брюки, голубую в синих разводах рубашку и коричневый свитер с глубоким треугольным вырезом. Ну, что сказать… Тестами подобного рода я впредь не интересовался.
Терпеливой жене со мной было очень тяжело все совместно прожитые годы. При той крайне радикальной позиции, которую я однажды занял и твёрдо отстаивал, затащить меня в любой универмаг становилось трудновыполнимой задачей. Я упирался изо всех сил, словно самый тупой и спесивый из ослов, тратя на пререкания больше сил и энергии, нежели мог занять сам несчастный шопинг.
Мало того, что я не ходил по магазинам, чтобы помогать любимой супруге в приобретении сезонных обновок, восхищаться её вкусом и одобрять новые облачения, так я ещё наотрез отказывался покупать вещи самому себе. Обычно после того, как мы получали приглашение на какое-нибудь торжественное мероприятие, оказывалось, что у меня нет ничего подходящего для этого случая, начиная от ботинок и шнурков, заканчивая шарфом и береткой.
Препирательства начинались задолго до даты объявленной встречи и перманентно продолжались вплоть до самого дня торжества, словно затяжная окопная война.
— Тебе совершенно не в чем идти на этот банкет (праздник, премьеру, вечер и т. п.), — так обычно звучал первый лёгкий выпад в мой адрес.
— Ну и что такого, пойду в чём есть, — я пытался отмахнуться от настойчивого требования приобрести себе что-нибудь новое и подобающее. Наивный! Отказы не принимались.
— А что у тебя вообще имеется приличного? Что ты собираешься надеть, чтобы не опозориться перед посторонними людьми? — наступление жены разворачивалось по всему фронту. — Покажи-ка мне, пожалуйста, — просьба высказывалась тоном, который напоминал приказ подозрительного чиновника подготовить к таможенному досмотру весь имеющийся в наличии багаж.
Я обречённо плёлся к платяному двустворчатому шкафу, бережно доставал из него какой-нибудь давно (или очень давно) полюбившейся мне шедевр портновского искусства. Ей, моей дорогой обожаемой вещичке, к тому времени, как правило, было уже достаточно много лет. Люди обыкновенно столько не живут, а одежда не носится.
— И вот в этом ты собираешься появиться на званом официальном ужине, — начиналась массированная артподготовка. — Да в этом даже на даче стыдно ходить нормальному человеку, — следовал выстрел прямой наводкой, призванный поразить моё дремлющее самосознание.
Кстати, надо отметить, что дача оставалась для меня в то время последним островком свободы от засилья престижных шмоток. В деревне не требовалось, чтобы я был прилично одет. Там меня по этому поводу не третировали. На шести сотках я имел право носить те вещи, которые почему-либо были близки моему извращённому в смысле вкуса сознанию. Мода и стиль не входили в круг моих интересов. Причина всё та же: время дороже. Говоря современным слоганом, я упорно придерживался чёткого правила: «Имидж — ничто, время — всё».
— Давай, надень-ка ещё что-нибудь и попробуй объективно посмотреть на себя со стороны, — предпринимая одну штыковую атаку за другой, моя настойчивая супруга предоставляла мне последний шанс реабилитироваться.
— Готово, — спустя короткое время следовал мой насупленный ответ. Угнетённый глухой обороной и самой процедурой бессмысленного переодевания, я с неохотой повиновался и выставлял для обозрения очередной потёртый раритет.
— Ну скажи на милость, на что это похоже? — брезгливый взгляд и соответствующий
