здесь, рядом с собором, жандармы избили отца. Тогда Леньку держали дома. А на улицах рабочие шли на маевку. Помнится: в группе отца были Коростелевы. Им тоже досталось: у Александра Алексеевича вся спина в багровых рубцах. Рубаху ему пришлось выбросить. На другой день Ленька ходил на то место: вот оно… Теперь тут пыль да битый кирпич. А тогда дня два можно было видеть темные пятна… Не сохнет кровь… Неделю цельную в главных железнодорожных мастерских жандармы вертелись… Нет, не любил здесь ходить Ленька… Но куда ж денешься. Не обходить же вкруговую?
В Александровской больнице доктора Войцеховского не было. В приемной никто о Цвиллинге ничего не знал.
…Ленька медленно брел вдоль Николаевской. У кинематографа «Люкс» толпились люди. Над солдатскими фуражками и черными рабочими кепками вились аршинные красные буквы:
«Вера Холодная в фильме «За каждую слезу по капле крови».
— Ого-го! — присвистнул Ленька. — Видать, мировецкая фильма, даже солдаты привалили. Холодная — она кого хочешь привлечет.
— Ты куда? — преградил ему дорогу высокий розовощекий гимназист. — Сегодня кинематограф закрыт: Совет заседает. Важный вопрос.
Ленька хотел было обругать гимназиста, но увидел Цвиллинга. Тот пробирался через толпу вместе с дядей Васей Мискиновым. На Цвиллинге была все та же гимнастерка, солдатские брюки, ржавые от старости сапоги. Только на голове красовалась новая желтая вязаная шапочка из верблюжьей шерсти.
— Важный вопрос? — насмешливо переспросил Цвиллинг. — Очень. Очень важный: поедет ли Скобелев во Францию или не поедет? Очень своевременный вопросец…
Вокруг засмеялись. Гимназист покраснел.
— А если вопрос поставить: ехать солдату домой иль не ехать и проливать кровь за батюшку царя, которого, увы, нет? — Цвиллинг оперся о плечо Леньки, подмигнул: узнал, значит. — Давайте же заседать, а хлеб сам расти будет. Или помещиков попросим: мы воевать будем, а вы нашими делами дома у нас займитесь? А то нам некогда, мы о Скобелеве печемся.
Мискинов покрутил усы и взорвался смехом, махнул рукой и гимназиста будто смело от дверей.
— Народная власть, говорят, заседает? — громко спросил у Леньки Цвиллинг и прищурился, — Совет же мы все избирали — значит народная власть. Верно?
За спиной Цвиллинга отозвалось несколько одобрительных голосов. А он продолжал, сжимая плечо Леньке.
— А раз Совет наш, что же мы здесь за дверями, как бедные родственники топчемся?
На Цвиллинга напирали, он повернулся к дверям, дернул за массивную бронзовую ручку.
— Пошли, товарищи.
Вслед за Цвиллингом в распахнутые двери ринулась толпа.
— Айда, братцы, советоваться на Совете!
Леньку оттерли от двери. Пришлось переждать, пока все войдут. Когда Ленька, наконец, проскользнул в зал, Цвиллинг уже стоял на сцене. Его тень металась по экрану.
— Эсеры и меньшевики своей болтовней играют на руку контрреволюции! Лакействуют перед Дутовым! Они видят в атамане и полковнике генерального штаба бывшей царской армии нового хозяина. А хозяин один — народ! Что хочет народ? Немедленно — мира! Немедленно — земли! Немедленно — хлеба!
Ленька, стиснутый со всех сторон, почти не касался пола, висел между шинелями. Остро пахло сапожной ваксой и кожей. Откуда-то сзади послышался шепот:
— Ха, оклемался, а еще бы денек и помогли бы помереть… Тьфу, противно слушать! Казаки, а жида слухаем…
Ленька с трудом обернулся. Рядом с ним хрипло дышал казак. Лицо его, синюшное, как у утопленника, было по подбородку усеяно белыми пупырышками: будто гуся ощипали. На груди, почти у самого воротника, напоказ блестели георгиевские кресты. Ленька отвел глаза: казак смотрел зло и тяжело втягивал воздух.
— Да чего мы слухаем! — поднял он голос, и такая в нем послышалась злоба, что Ленька невольно втянул голову в плечи и удивился: чего это ему надо? Все же молчат, слушают. И что ему Цвиллинг плохого сделал?
Стоящий рядом с Ленькой, рослый казак обернулся и погрозил кулаком синелицему:
— Тише, будя бурдеть-то… Дело гутарит…
— Казаки — они тоже разные, как и евреи и русские… Мне вот все едино, — сказал впереди солдат успокаивающе, — мне бы интересного человека послушать…
Вдруг шинели задвигались. В зале зашумели, затопали. Сквозь гомон и свист Ленька улавливал только:
— Голосуй!
— Пущай Скобелев едет!
— Керенский наш, доверие ему!
— Пор-ррядок! Булкину — слово!
— Голосуй!
Все тянулись вверх и из-за спин Ленька ничего не увидел. Он стал пробираться вперед. Вдруг шум стих. И Ленька увидел, как в зале над головами поползли руки вверх. И тут откуда-то уже от выходных дверей на плечах солдат снова появился Цвиллинг.
— Пройдет еще немного, и все поймут, куда гнет эсеро-меньшевистская кампания. Дутовцы не спят. Они за спиной меньшевиков готовятся развязать братоубийство! Польется кровь, ваша кровь, товарищи…
— Не пугайте, революционеры не боятся крови! — выкрикнули со сцены.
— Особенно чужой! — гремел Цвиллинг. — Особенно вы, господин Семенов-Булкин, не боитесь крови. Для вас революция — забава и кровопускание. А вы сами рогатку хоть держали в руках? Большевики…
— Вам слова не давали, оставьте аудиторию, — размахивая колокольчиком, закричал Семенов-Булкин. — Вы срываете заседание. Вы не знаете повестки дня! Вы не уважаете регламент!
Цвиллинг снял верблюжью шапку и вытер лицо. Улыбнулся и спокойно ответил:
— Прошу прощения. Что же, мы сами найдем аудиторию. Все, кто дорожит революцией, кто хочет знать правду, кто хочет хлеба и мира — идемте в клуб большевиков! За мной, товарищи!
— Большевики! — кричал, бегая взад-вперед по сцене Семенов-Булкин, — какая же вы партия?! За вами никто не идет и не пойдет! Пораженцы…
Булкин вертел маленькой хищной головкой, будто старался запомнить всех, кто кричал против него.
— Не трожь большевиков!
— Болтуны!
— Дутовские лизоблюды!
И снова зал зашумел на тысячи ладов. И снова зашевелилась толпа. Захлопали стульями, затопали сапогами.
— Пусть убираются большевики, — кричал Булкин и нервно теребил большой красный бант, приколотый на лацкане пиджака, — обойдемся без вас, проживем!
— А как, как проживете? — раздался чей-то насмешливый звонкий голос — Спрячетесь за штыками казачьими?
— Много воли дали, — услышал Ленька тот же шепот и обернулся. У стены стоял, широко расставив ноги, рослый хорунжий с полным Георгием на груди. Бритая голова отсвечивала, щеки блестели от пота. Дышал перегаром, казалось, казак долго и тяжело трудился. От него вдоль стены к боковой двери мелькнула темная фигура. Длинное пальто. Знакомое… Ленька вглядывался, но мимо спешили толкаясь люди, мешали. И все же Ленька был почти уверен: рядом с хорунжим только что был поручик Виноградов. Встречаться же с ним Леньке не хотелось бы. Он двинулся вслед уходящим из зала. Скоро надо выезжать: вечером только и заработаешь. Вечером и поезда чаще приходят, и кабаки работают вовсю, да и девицы с офицерами ездят в Форштадтский лес: погода еще стоит теплая да сухая…
