Когда мы находимся в квартирах – ну то есть стоим в поселении, – то каждый командир капральства обязан знать, где находятся его солдаты. Ведет поименный список, ставит пометки – этот солдат там-то, этот вот тут… Солдат обязан испрашивать разрешения на каждое свое перемещение. Или – если оно из разряда само собой разумеющихся вещей – просто уведомлять старшего. Пошел за водой – уведомил. Пошел за дровами – уведомил. Это въедается в привычку настолько, что встать из-за стола, гулко рыгнуть и громогласно объявить: «Ну, пойду до ветра прогуляюсь!» или даже как-нибудь более грубо – это не какая-то пошлая шуточка школоты, мол, приятного аппетита, ага. Крестьянин-отец за такое крестьянину-сыну тут же ложкой в лоб зарядил бы, наверное. Мол, соображай, всякому слову свое место, не к столу такое говорить. А для солдата же в порядке вещей. Пойти куда-то – пусть даже в свое свободное время – и не уведомить коллектив, это что-то ненормальное. Ненормальное настолько, что, если кто-то молча встал и пошел – на него сразу оборачиваются все присутствующие. Ты куда, мол? Да и вообще. Солдаты линейных войск поодиночке не ходят. Как-то это все быстро въедается в рефлексы. Даже до ветру ходят «за компанию». Один встал из-за стола «до ветру» – и остальным тут же приспичило.
Так-то, конечно, это все хорошо. Дисциплина, да к тому же непрерывная разведка. Полк тысячами глаз смотрит вокруг себя и контролирует обстановку.
Но это же несвобода, верно? Это же как-то связано с властью? Вот встал солдат молча из-за стола и пошел – кто первый его окликнет, мол, ты куда? Тот, у кого есть власть спросить. Некто старший. Я поначалу – год назад – от таких вещей дистанцировался. Еще нос презрительно морщил. Вот вы стадо, мол. Рабы, фу! А я ж не такой, я ж уникальный и неповторимый. И не понимал, за что меня Ефим в лоб бьет. А он, в свою очередь, не понимал, как можно не ударить. Это же основополагающий вопрос. Встал солдат и пошел. Да еще и один. Куда?
Вопрос каждому встречному-поперечному – мол, ты куда это? – это вопрос контроля территории. Ну вот как собака столбы метит, так и прохожих окликают. Гришка, ты куда топаешь? К себе топаю, Федька. А, ну ладно. Солдаты такие вопросы задают не потому, что «это моя улица, я тут живу», а просто потому, что привыкли так. Все обо всем должны докладывать – и точка.
Но ведь квартируют солдаты по всему городу. Где-то в один дом много солдат заселилось, целое капральство. Там все просто. Вот капрал, вот его люди, вопросов о старшинстве и делегировании полномочий не возникает, все строго по артикулу. А ведь есть и такое, когда в дом берут на постой шестак, а то и вовсе тройку солдат. И полномочия делегируются дальше. Назначается старший, который раз в день докладывает капралу, кто, где, куда, зачем.
Вот тройка солдат живет у вдовы Авдотьи. Старший там – прям ни дать ни взять Прошка-генерал! Строгий, суровый, распоряжается парой своих бойцов. Он – ответственное лицо. Он здесь власть.
Помню, летом, когда меня первый раз назначили старшим над шестаком – я все вертел головой, пытался «контролировать обстановку», вел себя, как наседка с цыплятами. Гиперопека, все дела. Смех, да и только.
Сейчас все гораздо проще. Солдат идет мимо – я просто на него смотрю, еще даже ничего не спрашиваю, – а он уже отвечает. Мол, за дровами. За водой. К Петровичу на работы. Или вдруг споткнется солдат о мой взгляд, глаза к полу опустит, вздохнет, развернется и пойдет обратно, откуда шел. Не знаю, куда он изначально собирался, и мне это даже не интересно, но надо немедленно наказать. Хотя бы капральской тростью погрозить. А то ж пока не накажешь – солдат так и будет совестью мучиться. Станет ходить, поджав хвост, и втягивать голову в плечи в ожидании расправы. Страдать станет от того, что на него капрал злобу затаил.
И вот интересно получается. Везде контроль, постоянно докладываешь о том, где ты и что ты. Вроде бы подчиненный через всю цепочку всем семерым дивизионным генералам, а через них – матушке-императрице. И палками солдат наказывают, и если кто сбежит из солдат – наказание жуткое следует и бег лому, и той артели, откуда он сбежал. Но при этом могут отправить нижнего чина в командировку за тридевять земель – и ничего. Вон, тот же ундер-офицер Фомин из Луги ходил в Кексгольм за рекрутами. Считай, почти на месяц из полка отлучался. Один, без офицеров, сам был за старшего. И командой рекрутов управлял. А если кто из рекрутов заболеет – такому выписывал цыдульку да разрешал самостоятельно в полк добираться по выздоровлению. И ведь что интересно – добирались же рекруты! Не все, конечно, и не сразу, но ведь добирались! Ну то есть, когда идет команда рекрутов – так они все под охраной, под неусыпным и бдительным контролем. И при этом отстающие могут идти сами, своим ходом, ничего страшного.
Вот как они определяют, кому можно, а кому нельзя?
Взять тех же крестьян. Так-то вроде они крепостные, с ограничениями и все такое прочее. И это никак не мешает им кататься на груженных тяжелым грузом санях по своим делам. Спокойно ездят из далекой деревни в город Псков и обратно. Я сначала думал: ничего себе, сколько здесь купцов! Оказалось, что купцов-то здесь куда как меньше, чем катается саней с грузом. Тут, чтобы записаться в купеческое сословие, нужна особая процедура. Купцы – это «регулярные граждане», туда так запросто не попасть. Есть всякие непонятные гильдии, цеха, есть «торгующие крестьяне». А есть еще крестьяне обычные. Которые вот так запросто катаются, возят и торгуют. Причем не как бабульки у метро, горсточками, а вполне себе значимыми объемами. Двое, трое, пятеро саней с грузом. Бочки, мешки, тюки, камни, бревна…
А как же правила, согласно которым люди не купеческого звания могут торговать лишь предметами «по описи»? А как же крепостничество и прочее? Почему тут все вот так? Потому что так надо, вот почему. Если все делать по написанному, да на каждый чих разрешения спрашивать – все дела встанут. Деревня голодать будет, барин денег недополучит, в итоге всем плохо. А так – барин смотрит сквозь пальцы, солдаты Ефима на въезде в город относятся с пониманием, дела делаются, а в случае чего есть кого наказать. Вон, мол, кто виноват. Своевольничает, ну-ка тащите его на конюшню да плетей ему!
Примерно так получилось и с Архипом.
После войны со шведами пятнадцать лет назад полк надолго осел в одном регионе. Все летние полевые выходы в лагеря, все зимние квартиры происходили недалеко от одного города. Оно и понятно, почему. Земля только-только вошла в состав России, надо и местных чухонцев подводить под руку матушки-императрицы, и переселенцев охранять от различного лихого люда, да мало ли хлопот? Потому и офицеры были заняты делами как с местными, так и с понаехавшими помещиками да купцами, и солдаты носились по району с заданиями. Когда ротой, когда командой в пару капральств, а иной раз и вовсе шестками. У офицеров свои хлопоты – шутка ли, столько новых дворянских угодий враз появилось! И везде надо обустроить хозяйство, производство, торговлю. И для других, и для государства, ну и для себя немножко. Солдаты не отставали, и особо смышленые и непоседливые тоже нет-нет да и делали свой маленький гешефт.
И так пятнадцать лет подряд. Полковое «обсчество» – оно ведь такое же неформальное объединение, как крестьянин с подводой дегтя, что приехал в Псков расторговаться. Вроде бы и нужное дело, а вроде бы как бы и нельзя. По идее «обсчества», какими они сформировались при императоре Петре Великом, должны были заниматься тем, что впоследствии назовут «социальное обеспечение». Уход за ранеными, помощь немощным… сплошная благотворительность. Но потихоньку, помаленьку, гешефтик за гешефтиком, плюс никаких особо походов за тридевять земель. Некоторые солдаты уже и семьями обрастать начали. А значит, у них стали появляться интересы и потребности за пределами полка. Плюс каждую зиму солдат и офицеров дворянского сословия отправляли в отпуск на два-три месяца. Короче говоря, теневая экономика полка сформировалась, окрепла и обросла неформальными связями. И не только по горизонтали, от солдата к солдату, но и по вертикали, пустив корни к командирам рот и батальонов.
