без спросу рыбу в прудах.
Фронтовики подбодряли молодежь своими рассказами о революции. Недовольных, выступающих во весь голос против господ, становилось все больше.
Малоземельные и безземельные крестьяне, что еле перебивались на своих клочках, где и козу некуда было выпустить, рвались к земле и поглядывали теперь на обширные помещичьи земли, которые многих могли бы одеть и прокормить. Погорельцы, разоренные войной, ждали от правительства, завладевшего большими лесами, — строительных материалов. Одни добивались помощи деньгами, другие — зерном, скотом.
Как и другие, кому не на чем было пахать, нечего и негде сеять, Тарутис ждал больших перемен и норовил почаще бывать в местечке, чтобы разузнать там, что же будет?
Католические ораторы вели агитацию в Сармантай с балкона церковного дома, а безбожники — с плоской крыши навеса у пивной. Поэтому безбожники заклеймили своих противников прозвищем «церковных приживальщиков», а те их «партией Янкеля», по имени владельца пивной.
Спокойно и высокопарно говорил оратор христианских демократов; приложив руку к груди, он размахивал другой, рисуя светлую и сытую жизнь народа, когда будет править его партия. Все эти речи, афиши, плакаты, изображавшие чистенькие, хорошо спланированные усадьбы новоселов и сулившие возрождение и процветание, зарождали в сердце Тарутиса чувства собственника. Хоть ничего у него не было, но щемило опасение, как бы не отняли обещанного.
Было однажды так, что весь день он сидел на ограде с приятелями, угощая их из кармана горохом и рассуждая о том, как было бы хорошо, если бы скорее начали раздел имений, выборы в сейм, и тогда началась бы новая жизнь.
И вдруг он и сидевшие вместе с ним на заборе увидели бегущих с палками людей. Двух-трех Юрас узнал: вон отец с сыновьями из Вишинскине, узнал и того, в длинной солдатской шинели. Все почувствовали, что должно что-то произойти. В толпе заволновались, над головами замелькали палки, послышались крики:
— Хлеба давайте, хватит росказней! Поговорим, когда накормите!
Оратор растерялся, хотел объяснить что-то, но десятки рук потащили его вниз. Ксендз скрылся. Оратор, брызжа слюной, неистово кричал что-то, но прошло немало времени, пока его опять стали слушать. Он старался убедить, что его партия способна осуществить чаяния обездоленных, но прежде им самим следует избрать представителей, создать твердую власть на католической платформе, и тогда будет проведен передел поместий.
— Знаем, панок, твою переделку! В поповских батраков хочешь нас переделать!
— Долой его! Хватит!
Оратор пытался успокоить расшумевшихся, но толпа бушевала все сильнее. Одни кричали, что нечего его больше слушать, другие требовали, чтобы ему дали закончить.
— На тот год об эту пору закончит!
— Граждане, прошу слова! Граждане!
— К чорту! Стаскивайте этого горбатого святошу!
— Уймитесь, еретики, чтоб вам сквозь землю провалиться! — размахивала старуха длинными четками над головой подпрыгивающего и не своим голосом взвизгивающего коротыша. — Псы вы окаянные, псы!
— Закрой-ка ты, баба, свое хайло! — сразу перестав визжать, двинулся к ней коротыш, замахиваясь кулаком.
Оратор безуспешно силился еще раз успокоить толпу. На балкон, почти рядом с ним, упала глыба дерна с корнями дерева. Юрас отошел от забора посмотреть, как баба, вереща, хлещет четками безбожника, а когда он опять вернулся к балкону, там стоял уже новый оратор, — молодой высокий человек; улыбаясь он протирал очки и вспотевший лоб. На толпу подействовал, очевидно, его спокойный вид (уж очень долго он протирал свои очки, не начиная говорить), и это всех заставило затихнуть. Толпа смолкла. Словно пожар, сделав свое дело, отбушевал и стих.
Оратор поднял голову, попрежнему улыбаясь. Он обеими руками надел очки и оглядел всех, будто спрашивая, нравится ли он им, потом взялся за перила, пригнул голову к плечам и начал негромко:
— Граждане и гражданки!
Как только оратор почувствовал, что между ним и слушателями установилась связь, он выпрямился.
— Вот тут только что излагал вам свою программу христианский демократ… Он действовал, как опытные рыбаки: сначала замутит воду, а потом уж ловит рыбу. Как подобает обманщикам народа, этот христианско-демократический петух распевал вам о всяких небылицах. Он бранил народников-демократов и во всю мочь дул в поповскую дудку. Граждане! Не попадайтесь на удочку этим темным дельцам! Давно ли, спрошу вас, почти все литовские ксендзы шли рука об руку с царскими палачами и провозглашали со своей кафедры, что власть этого глупого монарха ниспослана богом, и ей надо повиноваться? Давно ли эти долгополые по всем нашим костелам поносили литовских патриотов — Кудирку, Вишинскаса, — осуждали их сочинения, их борьбу за независимость Литвы, как бессмысленные измышления «социалистов»! Вчера еще эти ксендзы со своих кафедр всенародно выдавали имена таких патриотов жандармам. Ни для кого не тайна, что церковные усадьбы были пристанищем для полицейских и шпиков, что после восстания девятьсот пятого года ксендзы вместе с черносотенцами плясали и рукоплескали от радости на свежей могиле нашей свободы. И все-таки ценою своей крови купили эту свободу сыны литовских крестьян!.. А что делается теперь? Черные сутаны опять хотят заслонить лучи свободы и утопить Литву во тьме…
В толпе зашумели, послышались голоса:
— Безбожник!
— Большевик!
— Граждане! Не верьте наговорам поповских прихвостней. Они хотят вас вновь поработить своему Риму. Власть их силится опутать нашу страну сетью монастырей — гнездами черносотенцев и ханжей, да ксендзовскими усадьбами.
Глубоко загнанный клин расколол дерево. Сторонники пономаря и органиста, как кони при грохоте пушечного выстрела, встали на дыбы.
— Чем вам мешают монастыри! За своим добром смотрите!
— Заткнитесь вы, капуцины! Дайте человеку говорить!
— Пусть говорит! Говорите, просим!
Во время этой вспышки оратор пригнул голову, сутуля плечи, и рукой ерошил свои короткие светлые волосы. Видно было по всему, что он волнуется.
— Монахи, что ж, пускай плодятся и множатся! Но вам, граждане, вам придется работать за них! Вам придется подтянуть животы, пока они будут в теплой воде душистым мылом ноги мыть.
Юрасу это понравилось, он засмеялся. Смеялись и другие.
— Тут уж нечем крыть, — этот с головой! Он правильнее первого доказывал. Коли подумать, они и вправду — ноги мыть будут, а мы опять барщину должны отбывать, — говорил Юрас приятелям, когда митинг окончился.
Ему казалось, что оратор угадал его мысли, родившиеся еще тогда, когда он сидел в окопах. Юрас почувствовал, что колебаться больше нечего. Партия его идеалов — это партия народников. И он стал завзятым сторонником левых. Теперь он каждое воскресенье ходил в местечко, так как знал, что там будет чего послушать. Только скоро ксендзовская партия перестала пускать ораторов-безбожников на балкон церковного дома. «Сицилистам» пришлось окончательно перебраться на крышу пивной.
Шли шумные предвыборные дни. Сторонникам разных партий мало уж было базара для
