пихать, чтобы я шёл быстрее.
У распахнутой настежь двери я замешкался – внутри подвала было темно, и оттуда прямо-таки дышало жаром, словно из ада. Я попытался протестовать, и в тюремный подвал влетел с пинка.
Подвал оказался немаленьким. Потолки были высокие, а стены так и вообще терялись во тьме.
Здоровенный камин освещал большую жаровню да две кряжистые фигуры сидящих прямо на полу палачей.
Жаровня мне сразу не понравилась. Может, быка на ней было и не поджарить, но меня или барана – запросто.
Сейчас палачи подогревали на ней свой обед в большом горшке, и в подвале вкусно пахло кашей. А ещё на жаровне «грелись» железные крючья, щипцы и прутья.
Меня прямо в пот бросило, когда я всё это разглядел. В холодный, не смотря на жару.
Один из палачей отставил здоровенный кувшин, который держал в руках, и поднялся навстречу стражникам. Меня опахнуло сивушным духом.
– Это ещё чего?! – возмутился палач, разглядев меня и выписав мне ориентационного пинка в правый угол. – Мы только с обеда работаем. Мы ишшо не покушали толком, пока готовимся.
– Вижу я, как вы готовитесь! – оскалился стражник. – Харэ уже, наготовились, за работу беритесь!
– Это что, палачам даже пожрать нормально нельзя, что ли? – возмутился второй.
Он тоже держал в руках кувшин.
– Да вы уже ужрались оба! – рассердился стражник. – Опять вино с хоздвора кувшинами пропадает! Кто разрешил?
Палач отфутболил меня мастерски, но упал я, к счастью, на что-то мягкое, вроде тряпок. Пока стражники ругались с палачами, я тихонько поднялся на ноги, сделал шажок в темноту и… уткнулся в стену – бежать было некуда. Пришлось усесться на тряпки, и ждать, чем кончится спор стражников и палачей.
Я уже немного привык к полутьме и заметил, что у палачей, кроме двух початых кувшинов, в углу была прикрыта ветошью ещё парочка. Можно было дотянуться до них, но толку? Вино не оружие, а разбей я драгоценный кувшин с сивухой...
– Так работа-то нервная! – возмутился первый палач, раскорячиваясь так, чтобы загородить припрятанное вино.
– С людьми же работаем! – поддакнул второй. – Ты сам попробуй пытать по двадцать четыре часа в сутки!
– Да я вас самих сейчас на дыбу, тунеядцы и алкоголики! – рассердился стражник.
Он поднял глаза к потолку, где в балке торчал крюк, а с него свисала веревка с петлёй, и пригрозил палачам кулаком.
Я догадался, что «крюк» – это дыба. В кино видел что-то похожее. Кажется, про Ивана Грозного.
– А ну, отставили пить и взялись за работу! – скомандовал стражник. – Раба допросить на предмет хозяев! Да аккуратно, чтобы рук-ног пока не ломать! Закончите, доложите о результатах начальнику стражи. Тогда и решим, куда этого идиота – на рынок или в тюрьму!
– А чего он? – хмуро спросил первый палач. – Беглый?
– Может, и беглый, – пожал плечами стражник. – Говорит, что хозяев не помнит. Надо бы ему память слегка освежить.
Второй палач с неохотой убрал кувшины, зажёг факел, чтобы стало светлее. И стражники, увидев, что работа вроде бы началась, ушли, громко топая. И даже дверь не закрыли.
Босые палачи подождали, пока топот затихнет, переглянулись, почесались синхронно и задумчиво уставились на меня.
– Ужо дверь бы закрыть… – пробормотал первый.
– Да пусть проветрится… – Второй пощупал мне бицепс – пальцы у него были жёсткие и цепкие, как клещи. – Может, плетей ему и на дыбу? – предложил он. – И пусть повисит часок? А мы пока… ещё маленечко это… –
Второй палач кивнул на кувшин.
– Вот умный ты человек. И ценный, – обрадовался первый. – Правильные мысли говоришь. А раб ужо стопятьсот раз пока повисит и как раз для допроса созреет.
– А коли не созреет… – Второй с сомнением посмотрел на меня, потом на жаровню...
А потом взял совочек и стал чистить жаровню, выкидывая прогоревшие угли. Хозяйственно так, без суеты.
Ноги у меня сразу ослабли, и я опустился на пятую точку прямо на земляной пол.
– Что ж ты, дурачок, решил запираться? – рассмеялся первый палач и шагнул ко мне. – Теперь ужо всё. Раз начальство сказало на дыбу… Давай-ка, вставай!
Он наклонился надо мной: длиннорукий, плечистый. Взял за шиворот.
Дверь на улицу оставалась открытой, но что я мог сделать? Даже если я вырвусь – не убежать, пятки болят.
Да и как я справлюсь с таким здоровенным? Он же меня сломает, медведюга проклятый!
Палач потянул меня вверх, и я затрепыхался изо всех сил.
Сопротивляться было до ужаса страшно, но плетей мне не хотелось ещё больше.
«Боже! – подумал я. – Ну, спаси, ну сделай, хоть что-то?! Я не хочу! Я не могу! Меня и так ногами пинали! Ну, пожалуйста!
Палач тащил меня безо всякой боязни, не ожидая от человека в рабском ошейнике какой-то особенной прыти.
Наверное, я мог бы сейчас, как в кино, – засадить ему лобешником в зубы и...
Но только как это сделать? Опереться-то не на что. Не выйдет у меня никакого удара, только разозлю…
Второй палач тоже решил поучаствовать и здоровенной клешнястой рукой прошёлся по моим многострадальным рёбрам.
– Не, кнута точно не сдержит, – сказал он с сожалением. – Хлипкий, возись потом с ним. Десятка два плетей, – пояснил он второму и сочувственно похлопал меня по щеке. – Да ты не боись, паря, мы своё дело знаем. Ну, поорёшь немного, так оно тебе же на пользу. Крик – он лёгкие развивает. Для здоровья полезно. Вставай, чего сразу на ноги-то ослаб?! Два десятка плетей – это же ерунда!
«Мама!» – подумал я. – Это тебе ерунда! А мне?»
Второй палач зевнул, подкинул свежих углей в жаровню, достал здоровенный новенький кнут, повертел и отложил со вздохом.
– А плети-то у нас где? – спросил он.
– Да в ящике, ужо, – первый встряхнул меня и снова поставил на подгибающиеся ноги. – Вот же как оробел, бедолага. Совсем не стоит, – пожаловался он.
Добрые они были, палачи эти. Сердобольные. Только по-своему, по-палачиному.
Я начал неумело молиться.
Только бы проснуться уже… Или что там со мной сделали? Загипнотизировали? Порчу навели?
Я помнил, что молитва начинается словами “отче наш”, но что там дальше – вылетело напрочь.
«Отче наш, еси небеси… – шептал я. А в голову лезло: Отче наш, водки
