Я скоро снова напишу вам. Может быть, даже завтра, если жизнь покажется мне невыносимо тяжелой.
Жан Мари».
Глава 4
До Ронана с лестницы доносится голос Эрве:
— Я только на минуту. Обещаю вам, мадам. Тем более что меня ждут в другом месте.
Звук шагов замирает у самых дверей. Шепот. Время от времени прорывается голос Эрве: «Да… Конечно… Я понимаю…» Она, должно быть, вцепилась в его руку и осаждает советами. Наконец дверь открывается. На пороге стоит Эрве. За его спиной притаилась хрупкая фигура в темной, траурной, одежде.
— Оставь нас, мама. Я прошу тебя.
— Ты ведь знаешь, что говорил доктор.
— Да… Да… Все хорошо… Закрой дверь.
Мать подчиняется, но намеренная медлительность движений недвусмысленно свидетельствует о ее неодобрении поведения сына. Эрве пожимает руку Ронану.
— А ты изменился, — замечает Ронан. — Потолстел, честное слово. Когда мы виделись в последний раз… Сейчас сообразим… Это было девять лет назад, не так ли?.. Что-то вроде того. Садись. Снимай пальто.
— Я не могу долго оставаться.
— А, не начинай! Здесь командует не мать, поверь. Садись. И постарайся не касаться моего пребывания в тюрьме.
Эрве снимает легкое демисезонное пальто и остается в элегантном твидовом костюме. Ронан с нескрываемым интересом оглядывает друга детства: золотые часы, на безымянном пальце крупный перстень с печаткой. Шикарный галстук известной фирмы. Бросающиеся в глаза признаки успеха.
— Что-что, а жалости ты не вызываешь, — вновь заговорил Ронан. — Дела, похоже, идут?
— Неплохо.
— Расскажи. Мне интересно.
К Ронану возвратилась его прежняя, юношеская, манера говорить, то есть жизнерадостно и немного насмешливо. Эрве подчинился его требованию, однако при этом слегка ухмыльнулся, что означало: «Я готов поиграть с тобой в эту игру, только не слишком долго!»
— Да все проще простого. После смерти отца я к фирме по перевозке мебели добавил и предприятие по общим перевозкам.
— Перевозкам чего, например?
— Всего… Горючего… Свежей рыбы… Я охватываю не только Бретань, но и Вандею и часть Нормандии. Есть отделение и в Париже.
— Здорово! — восклицает Ронан. — Наш пострел везде поспел.
— Я работал.
— Не сомневаюсь.
Молчание.
— Ты на меня сердишься? — спрашивает Эрве.
— Да нет. Ты заработал кучу денег. Имеешь полное право.
— О! Я догадываюсь, что у тебя на уме, — не унимается Эрве. — Я должен был почаще навещать тебя. Так ведь?
— Ничего себе — почаще!.. Ты приходил лишь один раз.
— Но пойми, старик. Требовалось писать прошение, а оно шло уж не знаю каким сложным путем наверх, и все заканчивалось чуть ли не специальным расследованием. «Для чего вам требуется свидание с заключенным? Укажите точные причины…» Ну и так далее. Твоя мать могла приходить к тебе часто. Она твоя единственная родственница. А у меня…
— А у тебя, конечно, были другие дела, — шепчет Ронан. — И потом, для процветания твоей фирмы было лучше держаться от меня подальше. Заключенный — не слишком выгодное знакомство.
— Ну если ты собираешься разговаривать со мной таким тоном… — возмущается Эрве.
Он встает, подходит к окну, приподнимает занавеску и смотрит вниз на улицу.
— Твоя девушка уже, должно быть, начинает нервничать, — замечает Ронан.
Эрве оборачивается, и Ронан невинно улыбается.
— Как ее зовут?
— Иветта. Но как ты догадался…
— Будто я тебя не знаю. Известный жеребчик! Ну давай садись. Когда-то они у тебя держались от силы три месяца. А сколько времени протянет твоя Иветта?
Оба заговорщицки смеются.
— Я, быть может, женюсь на ней, — говорит наконец Эрве.
— Не рассказывай мне сказки!
Ронан откровенно забавляется. Приоткрывается дверь. Видна лишь половина женского лица.
— Ронан… Не заставляй меня…
— Ты мне мешаешь! — кричит Ронан. — Оставь нас в покое.
И делает движение рукой, будто издали захлопывает дверь.
— Ну просто замучает иногда, — жалуется он Эрве.
— У тебя что-нибудь серьезное со здоровьем? То, что рассказала твоя мать, меня обеспокоило.
— Это острый гепатит. Можно и проваляться долго, а можно и вообще копыта откинуть, что правда, то правда.
— Тебя поэтому и освободили?
— Нет, конечно. Им пришло в голову, что после десяти лет сидения я сделался совершенно безобидным. Вот меня и отпустили. А гепатит — это уже довесок. Мне еще несколько недель придется поваляться.
— Должно быть, скучаешь?
— Не слишком. Не больше, чем там. Я уже подумываю о том, а не написать ли мне книгу… Ну как тебе мысль?
— Признаться…
Ронан приподнимается с подушки. И с хитрецой поглядывает на Эрве.
— Ты думаешь, мне нечего рассказать, так, что ли? Напротив, мне есть о чем поведать. Например, о тех годах, которые предшествовали моему судебному делу. Мне бы хотелось растолковать людям, в чем состоял смысл нашего движения.
Эрве обеспокоенно поглядывает на Ронана, а тот продолжает говорить, уставившись в потолок, будто бы сам с собой.
— Нас нельзя назвать хулиганами. Это нужно всем вбить себе в голову. Но мы также не были и святошами.
Внезапно он оборачивается к Эрве и хватает его за руку.
— Начистоту?
— Да, конечно, — кивает Эрве. — Но тебе не кажется, что самое лучшее — позабыть всю эту историю?
Ронан зло усмехается.
— А тебе пришлось бы по вкусу, если бы я рассказал о наших собраниях, ночных походах, да обо всем, чего уж там мелочиться? Вы могли бы помочь мне во время суда. Но вы меня бросили. О, я на тебя не в обиде!
— Я испугался, — прошептал Эрве. — Я не думал, что все пойдет так ужасно.
— Ты хочешь сказать, что не принимал всерьез наши действия?
— Да. Именно так. И видишь ли… Я хочу быть с тобой совершенно откровенным. Когда я навестил тебя в тюрьме… Все, что ты мне рассказал… о Катрин… о Кере… все это меня обескуражило… Поэтому я и не стал больше приходить. Но сейчас все позади. Все в прошлом.
С улицы несется автомобильный гудок.
— Господи! Это Иветта! Она теряет терпение.
Эрве подбегает к окну, сложной мимикой что-то изображает поджидавшей внизу девушке, затем тычет пальцем в часы, давая понять, что он не забыл про время, после чего с озабоченным видом возвращается назад.
