привычка.
Спустя час подписывания документов и составления отчетов она кладет руки на стол, это ее карта: вены — моря и реки, складочки — горы. Вот уже тридцать восемь лет она исследует эту карту своими острыми, подобно скалам, ногтями. Она вглядывается в кожу, впивается глазами в собственную плоть.
Сквозь пальцы она видит стол, мощную геологическую достопримечательность из бумаг. Копает глубже, хочет проникнуть в суть вещей, сквозь ковер, сквозь поверхность, которую топчут ботинки моряков и которую моют строго по протоколу раз в неделю. Затем она видит металл, разделяющий палубы, изолирующий, насколько возможно, офицеров от матросов, письменные столы от коек. Она пробирается сквозь корабль в пустые каюты, в ту, где спит уставший мужчина, проработавший ночь напролет. Ее глаза проникают в его плоть, пронзают его кровать, его разбросанную по полу одежду, металл под ковром, уже не таким ухоженным, не таким толстым, как в ее каюте, изрядно потрепанным. Она спускается ниже до адских машин, до труб с их жидкостями, паром, поршнями. На несколько секунд ее взгляд останавливается на экранах и рычагах, на суетящихся и потных рабочих в синей униформе. Она чувствует, как устали их ноги, но не останавливается на этом, вторгается в самые недра корабля.
Последний слой красновато-коричневый, чешуйки блестят, а под ним — огромное живое сердце, красная пульсирующая плоть, она бьется мощно, но беззвучно — вместе с корпусом судна. Она видит фонтан крови, который толкает корабль вперед, растекается по венам и артериям, голубым и багровым, создает течение, благодаря которому корабль плывет.
Вот чем был этот гул. Вот что шумело у нее под ногами, под кроватью все эти дни. Сердце, бьющееся под ее сердцем. Теперь она слышит его столь ясно, что немного взбудоражена. Чем быстрее идет корабль, тем быстрее бьется сердце. Это радость и ярость, рев и взрывы. Постоянное дыхание.
Она прислушивается к огромному телу. Хотя никогда не слушала свое.
Она ощущает свободу и эйфорию в море, в долгом скольжении. В порту ощущения совсем другие, там бесконечное верчение на одном месте, скрипы, стоны, обездвиженность, стесненность и бесконечные манипуляции. Словно лошадь привязали к столбу.
На самом деле корабль — дикий зверь, он возвращается в города поневоле, да и моряки сходят на сушу просто потому, что их там ждут, там их должны похоронить в знак победы суши над водой.
Она бы положила руки на бедра этого зверя, ощутила бы его жар, отдалась бы волнению и вибрации тела, влюбленная, свободная. Она разжимает кулаки и с открытыми ладонями покоряется движению корабля, ощущая тепло, почти жжение внизу живота.
X
У него прозрачные глаза. Это первое, что она замечает, открыв дверь кабинета, чтобы выйти на мостик. Прозрачные глаза окунаются в ее взгляд, прежде чем исчезнуть в коридоре. Ей не нравится их холодность, белизна тумана.
— Простите, — она немного повысила голос, обратившись к новоприбывшему молодому человеку. — Не могли бы вы напомнить, какая у вас должность? Мне кажется, мы впервые на одном рейсе. Вы давно в море?
В ответ он удивительным образом пожимает плечами, затем указывает на свой улыбающийся рот.
— Простите, вы немой?
Он снова пожимает плечами, медленно разворачивается и направляется по коридору к лестнице, ведущей вниз.
Она чувствует ужасную неловкость. Обычно все неуклюже произнесенные слова, все подобные моменты записываются в черный блокнот, который раз в год сжигается. А волшебные силы амнезии делают свое дело в голове.
Она бы хотела позвать старшего помощника. Чтобы он оказался рядом немедленно и был свидетелем сцены. Чтобы он мог все объяснить. Она бы прокричала его имя, чтобы он примчался с другого конца корабля. Но в этот час возле ее кабинета никого нет. Все на своих постах.
Она не понимает, надо ли ей следовать за бледным юношей, проявлять авторитарность, запугивать человека до тех пор, пока он не заговорит, или выпрямиться, вспомнить о достоинстве, не воспринимать как оскорбление момент неловкости, связанный с разницей культур и языков. Ведь не первый раз, моя старушка, что-то идет не так и ты не находишь верных слов. Да и пойди пойми молодежь, этих странных матросов, которые пускаются в плавание, чтобы выжить или по романтическим причинам, но понятия не имеют о навигации. Когда кто-то не знает кодексов твоего мира, моя старушка, и не хочет их знать, ты обламываешься о себя саму и свои предрассудки.
Она распрямляется, идет по коридору затаив дыхание, спокойно движется к мостику.
— Госпожа капитан, взгляните, что это?
Стоит ей оказаться на мостике, ее всегда зовут, она всегда нужна, словно способна решить любой вопрос. Несколько секунд требуется, чтобы понять, о чем говорит сигнальщик. Интересно, что он вообще заговорил. Она оценивает его четкое произношение, гнусавый голос.
— А что такое? Ты никогда не видел туман? — Она отвечает резко, потому что больше не хочет сюрпризов, не хочет ничего бояться, ни в чем сомневаться, ей надо, чтобы цифры и пейзажи совпадали.
— Я видел туман, — продолжает он, — но не здесь. И не так внезапно… Может, нам обогнуть?
— А что прогноз погоды?
— Там ничего. Чистое небо повсюду.
— Синоптики порой ошибаются. Идем дальше. Прямо.
Она чувствует, что матросу не по себе, и понимает, что утратила то ли контроль, то ли доверие, то ли уверенность. Но конкретно в этот момент ей не хочется вникать в страхи и суеверия каждого. На других маршрутах она проходит и через холодный туман, и сквозь бурю.
Она не заметила. Из кабинета в коридоре она час или два не выглядывала наружу и утратила контакт с главным: с океаном, с его состоянием, рельефом, цветовой гаммой. Наконец она раскрыла глаза, перестала концентрироваться на внутреннем мире и увидела, что горизонт стерт, целиком поглощен белыми облаками.
Она открывает металлическую дверь и выходит. Ощущение холодного металла в руке помогает справиться с собой. Надо почувствовать консистенцию этого тумана, его температуру. Кажется, она придумала себе суррогат купания.
Она каждой клеточкой ощущает пронизывающую сырость грозы. Кажется, что вокруг корабля вьется туча, а капитан пытается ловить ее растопыренными пальцами. Прямо сладкая вата с ярмарки, как будто сахарная, плотная: никто не заметит, так что она высовывает язык и пробует, детские рефлексы помогают, когда ничто не предвещает радостной развязки.
Чем дальше она от двери, тем сложнее дышать. Каждый вдох словно огромный глоток воды, но она прожила достаточно долго со вкусом соли на коже, чтобы не паниковать от внезапной встречи воздуха, неба и океана.
Она делает еще несколько шагов. Какой-то
