нему и, пользуясь своей властью, он приказал ей снять паранджу. Но как только она сделала это, он в ужасе отпрянул, потому что (и дальше идет описание): «У нее был нос, как слоновий хобот, губы, как у верблюда, а уши, как у осла». Там, конечно, было еще более яркое и убедительное описание, которое я не в силах передать. И тогда шах повернулся к Меджнуну и сказал: «Меджнун! Как ты можешь говорить о красоте Лейлы? Она же отвратительна!» А Меджнун отвечал ему: «Чтобы увидеть красоту Лейлы, нужно иметь глаза Меджнуна».
Конечно, можно сказать, что это карикатура и невозможно об этом говорить таким образом. Но я бы сказал, что это не только возможно, но именно так всегда и происходит. Для того чтобы видеть красоту человека там, где другие ее не замечают, достаточно полюбить его. И та красота, которую мы видим, действительно есть, только мы относим ее не к внешним чертам лица и не к телосложению. Мы видим сквозь это сияние личности. В этом смысле, когда мы говорим о понимании, о знании, о познании красоты, мы должны понимать, что не все равно, с каким отношением мы смотрим на объект. Полное безразличие не даст нам увидеть ни красоту, ни уродство. Такое состояние, когда, глядя на предмет, мы думаем: «Мне совершенно все равно, что это такое», не дает нам увидеть тайну этого предмета. Ее могут нам раскрыть любовь или ненависть, они дадут нам увидеть, откроют нам либо красоту, либо уродство предмета, он не будет нам безразличен или будет вызывать у нас какую-либо реакцию, неравнодушие. Ненависть находит те черты, которые можно критиковать, отвергать, которые отталкивают нас от предмета. То же самое можно сказать о страхе или других видах отрицательного отношения к человеку или к предмету. С другой стороны, любовь, которая есть открытость, доверие, уверенность – порой такое доверие и такая уверенность, которые готовы идти до конца и скорее отдать все, чем отвернуться, – такая любовь может открыть перед нами красоту.
В большинстве случаев мы реагируем на обстоятельства, на людей, на живых существ очень личным образом. Мы думаем о людях или, скорее, отзываемся на них в зависимости от того, что они для нас представляют: угрозу или большую радость, что-то положительное или что-то отталкивающее. Когда мы оказываемся лицом к лицу с источником опасности, у нас нет времени, но в первую очередь у нас нет даже намерения увидеть, насколько
он прекрасен. Мы видим в нем только то, что в общем смысле можно назвать уродливым. Но когда мы смотрим на то же самое, чувствуя себя в безопасности, мы можем разглядеть красоту.
Когда мы сталкиваемся с диким животным или опасным человеком в ситуации, в которой мы можем стать их жертвами, мы видим только их отрицательные черты. Когда мы сталкиваемся с теми же самыми людьми или животными в безопасной обстановке, мы можем разглядеть красоту, гармонию. Если кому-то из нас пришлось бы оказаться рядом с живым тигром, который сбежал из клетки, у нас не было бы ни времени, ни желания рассматривать красоту этого животного, его грациозные движения, восхищаться тем, как целеустремленно он сгибается к земле, готовясь к прыжку. Почему так? Потому что в центре мы сами, а не животное. И наоборот, когда животное заперто в клетке, мы умиляемся тому, как прекрасна его шерсть, мы восхищаемся его зубами, мы рассматриваем его лапы и острые когти и, возможно, даже восхваляем Бога, создавшего такое целеустремленное существо. Вся разница в том, что теперь мы знаем, что его цель не мы, а какая-то другая жертва.
Я помню рассказ о группе людей, которые собирались на сафари, и их предупредили, чтобы они не открывали ни окна, ни крышу машины и не выглядывали из дверей. «Вы должны помнить, – сказали им, – что для животных, которые вас окружают, вы не больше чем обед на колесах».
Конечно, если мы будем «обедом на колесах», это не поможет нам стать более безмятежными и созерцательными, стать беспристрастными в том смысле, о котором я говорил вчера. Но только если мы будем способны на умозрение, на видение, мы сможем обрести ту беспристрастность общения, о которой так много сказано. Сейчас, я думаю, у меня нет времени на цитаты, но, возможно, если я закончу раньше, я процитирую вам небольшое стихотворение немецкого поэта Гуго фон Гофмансталя, чтобы дать вам пример, как может обрести ясность видения тот, кто смотрит на окружающий мир, на ситуацию, оставаясь в стороне, и может по-настоящему увидеть в них полноту гармонии. Это значит, что через созерцание красоты, через умение воспринять красоту можно, выражаясь словами Шопенгауэра [34], преодолеть какую-то дикую жадность по отношению к жизни и обрести равновесие, нисколько не снижающее интенсивность жизни, но избавляющее нас от жестокости хищника, с которой мы так часто относимся к жизни и к нашим ближним.
Так определяют красоту люди, которые способны смотреть ясным взглядом на неодушевленный мир, на окружающих их людей и животных и даже на такие природные явления, как буря, молния и землетрясение – то, на что мы часто реагируем так странно и совершенно по-разному. Существует такое определение: красота – это убедительная сила истины. Красота есть в самой истине. Если в чем-то, что есть истина, что подлинно, мы не видим гармонии и красоты, оно остается нам чуждым, и часто мы даже не считаем это истиной. В этом смысле нельзя сказать, что такая сложная сущность, как красота, может выражаться лишь в том или ином виде искусства, но красота – это сила истины.
Несколько лет назад английский математик по имени Годфри Харди[35] написал книгу о красоте математики. Как математик, он, конечно, писал не о таких простых вещах, как «дважды два четыре и только четыре», но о высшей математике, где решение сложной задачи становится в какой-то степени гармонией, соразмерностью двух различных элементов реальности. Но если подумать о математике, если можно рассмотреть математику в категориях красоты, тогда красоту можно увидеть как чистую и окончательную гармонию, совершенное равновесие. И тогда мы осознаем, что математика, которая говорит о числе, о пространстве, о времени, на самом деле включает в себя больше, чем о ней сказано в научных работах математиков и физиков.
С математической точки зрения можно рассматривать и музыку. Звук можно описать как колебания, как волны, как то, что можно изобразить в виде фигуры, в математической форме или в виде кривой и т. д. Есть одно очень интересное исследование
