заметив. Протоиерей быстро сообразил, кто здесь главный, и прямиком направился к женщине в кожанке:
— Я решительно протестую! Это неслыханное беззаконие — на каком основании не допускаются прихожане в храм? Сегодня воскресный день. Вы слышите меня?!
Комиссар пристально посмотрела ему в глаза и тихо, но внятно произнесла:
— Послушайте! Вы ничего не измените. Советую вам как можно скорее покинуть территорию собора и, более того, покинуть город со всей семьей. Так вы, по крайней мере, избежите ненужных жертв.
— Советуйте в ваших Советах! — раздраженно оборвал ее священник. — А здесь распоряжаюсь я! Немедленно снимите оцепление и пропустите людей на службу!
— Напрасно вы так… И мы, разумеется, никого не пропустим.
— Вы не смеете! — повысил тон настоятель, но, встретив ледяной взгляд комиссара, осекся и, поняв безысходность ситуации, развернулся и молча пошел к храму — облачаться, несмотря ни на что.
Из клира за ним прошли еще один священник и дьякон, остальные смешались с толпой.
Вскоре появились местные активисты и красноармейцы в будёновках. Они вломились в алтарь и, выведя наружу протестующих «церковников», публично огласили постановление об упразднении прихода и о показательном расстреле «пойманных с поличным врагов советской власти». Настоятеля пробила крупная дрожь, но он пока держался. Престарелый дьякон слабо всхлипнул, а второй священник — молоденький, очень стройный иерей с золотистыми одуванчиковыми завитушками — сосредоточенно молился, будто происходящее не имело к нему ни малейшего отношения. Толпа угрожающе загудела и стала налегать на оцепление; красноармейцы дали несколько предупредительных выстрелов в воздух — люди отхлынули.
— Кончайте… быстрее, — злобно прошипел чекист в пиджаке и грязном, неопределенного цвета шарфе.
Солдаты засуетились.
Для исполнения приговора арестованных отвели обратно в алтарь.
Линка металась от одного матроса к другому и пронзительно взывала:
— Матросики, родненькие, да что же это…
Те отводили глаза. Она кинулась к Алексею и затрясла его изо всех сил:
— Алешенька, да как же это… неужели допустите?
Алексей и так едва сдерживался, но упрямо смотрел в сторону, гоняя желваки. Комиссар разозлилась.
— Барышня, извольте удалиться с места операции и займитесь-ка лучше своими прямыми обязанностями — натиркой полов! — прикрикнула она на Капитолину, учуяв в ней потенциальный источник пожара и пытаясь нейтрализовать ее воздействие на моряков.
— Да как же жить потом — с ЭТИМ? — отчаянно возгласила Линка, не обращая внимания на окрик и уворачиваясь от помощника комиссара — товарища Клячина, который, повинуясь приказу, направился изловить и увести смутьянку.
Словно натянутая до предела струна порвалась от этого вскрика: Алексей вздрогнул и рванулся по направлению к храму, догоняя солдат, — и неистово заорал:
— Полу-у-ундррра-а-а!!! Стой, тебе говорят!
— Алексей, назад! Я приказываю! — крикнула вслед комиссар и мельком — с ненавистью — глянула на медленно крестящуюся Капитолину.
— Стрелять? — Товарищ Клячин невозмутимо поднял револьвер и прицелился.
Мария Сергеевна кусала губы и стояла в замешательстве, борясь с собою. Потом быстро обернулась к полку. Поздно. Уже множество матросов, сбив товарища Клячина и обгоняя друг друга, лавиной неслись по лестнице храма… Осквернение было остановлено, закрытие храма отменено, показательный расстрел «служителей культа» сорван в результате решительного протеста моряков и их численного перевеса. Это была настоящая катастрофа — с непредсказуемыми последствиями! Моряков ждало короткое разбирательство и суровое наказание, и, как знать, комиссара, возможно, тоже — за ненадлежащее проведение «разъяснительной работы» среди революционных матросов.
Мария Сергеевна теперь являлась на партийные заседания различных уровней — то в штабе дивизии, то в парткоме армии — как на службу, без конца объясняя, изворачиваясь и всячески оправдывая участников происшествия… Алексея и Капитолину вскоре арестовали «товарищи» из Чека, и комиссар, увы, ничем не могла помочь. Временно передав партийное управление полком товарищу Клячину, она в экстренном порядке выехала в Петроград.
Глава 12
В Петрограде Мария прежде всего заехала к матери, заметно постаревшей за последнее время, видимо, сказались переживания за детей. Сестра Надежда тоже «комиссарила» — в пехотном гарнизоне в Москве. В семье неслучайно выросли две революционерки — дочери рано переняли свободомыслие от матери, убежденной феминистки. Впрочем, с возрастом Софья Павловна смягчилась: в ней проявился скорее мещанский уклад мысли.
Дверь Марии открыла служанка Настасья в фартуке. Увидав входящую с чемоданчиком усталую женщину в запыленной кожанке, Софья Павловна всплеснула руками, прижалась к своей Машеньке и заплакала.
— Ну что ты, мама, — устало проговорила Мария Сергеевна, поцеловав мать в волосы, а затем отступая и расстегивая кожанку. — Здорова? Все здоровы?
— Ты… надолго?
— Как получится… Боюсь, что нет… А что Надежда? От нее долго не было писем…
— Слава Богу, слава Богу, — все еще всхлипывая, отвечала Софья Павловна и, спохватившись, крикнула в прихожую: — Анастасия, ну что ж ты завозилась, покормить Машеньку надо, — и добавила смущенно: — Только… разруха здесь у нас — кроме чая и хлеба, собственно, и предложить нечего, не обессудь, доченька.
— Ничего… Я немного привезла продуктов — яиц, творогу и пшеничного хлеба, — в провинции он дешевле…
— Спасибо, Машенька! Кстати, в последнем письме Надежда тоже справляется о тебе. Пишет, что давно не получала от тебя весточки… Я ей отписала, что ты в последний раз была несколько месяцев назад, а она мне ответила, да как-то странно: спросила, выкинула ли ты из головы «непутевого матроса»…
— Полно, мама, Надя шутит, ты же ее знаешь.
— А тут Михаил заходил. — При этих словах комиссар подняла голову и насторожилась. — Справлялся, где ты. Я дала ему твой последний адрес. Ты не получала его писем?
— Нет… Как он поживает?
— Воевал с Корниловым, был ранен, опять на фронт собирался… Адрес тебе оставил. Зашла бы ты к его родителям!
— После мама, после — в другой раз.
— Маша, вспомни, как он любит тебя, — бездна нежности!
— Мама!
— Ну хорошо, хорошо… А все-таки ты подумай: нельзя же так — все разом оборвать. Ведь вы же, прощаясь, кажется, обещали друг другу…
— Мама, прошу тебя…
— Мария Сергеевна, чай готов — пожалуйте откушать!
— Хорошо, Настюша, иду, спасибо.
Комиссар Михалёва немного отдохнула дома и, не теряя времени, отправилась в Смольный — хлопотать за Алексея…
* * *
— А кем вам, собственно, приходится подследственный? — настойчиво выспрашивал товарищ Леснин, председатель Центрального Реввоенсовета и уполномоченный по внутренней разведке.
Комиссар мгновенно оценила ситуацию. Шестым чувством — той самой женской интуицией — она угадала, что от того, как она ответит, зависит очень многое и что именно сейчас решается судьба Алексея — ее шального, мятежного, неугомонного, но одновременно такого близкого, родного… Риск, конечно, немалый: вплотную подключаясь к защите опального, она и сама может оказаться под ударом… Но ей ли привыкать к риску?
