за тарелками. Особого усердия не проявляла. В меру смеялась шуткам. Вечер как будто удался.
Больше всех была довольна хозяйка. После ухода гостей уже и посуду перемыли и, улегшись по кроватям, свет погасили, а она все рассказывала, как ей удалось уговорить приятельницу, как она расхваливала Тоню… Мама терпела, терпела и сказала: «Мы вам очень благодарны. Вечер был очень приятным».
Мама задержалась тогда на целую неделю. Никто из их новых знакомых не показывался. Мама и Тоня о них не говорили. Хозяйка тоже. Сделав Тоне доброе дело, она полюбила ее за это и теперь невнимание к девушке воспринимала как личную обиду. Мама, теряя надежду, хотела уже признаться, что инженер ей совсем не понравился, но тут он приехал в старом серо-голубом «Москвиче», и она, довольная, что промолчала, обрадовалась, встретила его благодарная и преданная.
В следующий раз он приехал через три дня, потом через день, а потом уж как получалось: то чаще, то реже.
Он любил рассказывать о себе. Тоня слушала в меру заинтересованно. Она хотела, чтобы у него появилась привычка ей рассказывать, но и опасалась проявить слишком сильный интерес. Он должен был чувствовать, что интересен ей он сам, а не его работа. Она уловила тон, который ему нравился: чуть-чуть насмешливая материнская снисходительность вместе с легким приятельским поддразниванием. Она старалась стать его идеалом женщины: любезной, заботливой, но в то же время достаточно здравой, чтобы не посягать на священную мужскую независимость, иногда легкомысленной, иногда и слабой, но слабой необременительно.
И Тоня добросовестно расспрашивала о его работе, старалась ничего не забыть и не перепутать, болтала о своей портнихе, иногда просила купить конфет. Ей нравилась эта игра, в которой она обманывала себя, потому что эта игра все-таки не была игрой. Незаметно Тоня привязалась к молодому человеку. Когда заметила это, испугалась. Боялась разочарования, если ничего не получится.
Время шло, а в их отношениях ничего не менялось. Очевидно, они удовлетворяли его полностью. Бессознательно Тоня чувствовала опасность, что они станут для него слишком привычными; нужно было встряхнуть его.
Кончилась зима. Влажными теплыми ветрами, темными низкими облаками дотянулась до города далекая Балтика. Снег во дворах и по обочинам потемнел, отсырели стены домов, город стал грязным и серым. Промозглая сутолока неустойчивых ноющих ветров подгоняла людей, торопящихся к автобусным и троллейбусным остановкам, к хлопающим дверям магазинов и домов. В такую погоду Тоня становилась нетерпеливой и раздражительной. Молодой человек долго не появлялся. Однажды Тоня поссорилась с хозяйкой. Жить стало негде, она взяла отпуск и уехала домой.
И вдруг 8 марта он явился! Приехал, мол, навестить родню и заодно к ним заглянул. Какое торжество для Тони, какая радость для мамы! Подарки его к празднику маму совсем доконали, она даже прослезилась. Тоню задела чрезмерная и жалкая благодарность мамы, и поэтому весь вечер она была подчеркнуто невнимательной. Молодой человек сначала опешил, но сказал себе: «Женские капризы» — и успокоился. Тоня отказалась провести вечер у его родни, и хорошо сделала: в этот день произошло несколько чудес.
Во-первых, позвонили у двери, и в квартиру нежданно-негаданно ввалилась галдящая толпа молодежи со свертками в руках — бывшие ученики мамы, спутники Тониного детства. Мальчишки первых послевоенных лет, бедных не только хлебом, но и книгами, они выросли в этой комнате, у полок с остатками семейной библиотеки. С пустырей за поселком со снарядными гильзами, несгоревшими ракетами и другими бесценными для мальчишек вещами они приходили по вечерам сюда.
Теперь они принесли вино, свертки из гастронома, кто-то пришел с гитарой. Крики, смех, толкотня и без конца: «Вера Львовна, Вера Львовна!»
Его забыли представить. Он сидел около Веры Львовны молчаливый, но спокойный и уверенный. «Черт с ним, — подумала Тоня. — Черт с ним, тем лучше». Она была с друзьями.
Поздно ночью Тоня лежала в кровати, и было покойное чувство освобождения. Теперь он уже не придет, он видел ее настоящей. Он узнал пренебрежение, а это не прощается. И хорошо.
Она ошиблась — и в нем и в себе. Он пришел, а она обрадовалась. Он не заметил пренебрежения, как не замечал других неприятных для себя вещей. Но в тот вечер он увидел привлекательную женщину, которая нравится другим. Через месяц они поженились, и фамилия Тони стала Брагина, потому что его звали Степан Алексеевич Брагин.
Глава вторая
Аркадий Брагин
Они проводили женщин и остались вдвоем. Морозны и гулки были ночные улицы.
Валю Тесова дома ждала жена, но ему жалко было терять слушателя. Жене, «малой», как он ее называл, все уже было рассказано, в такой поздний час она только заворчит и не станет его слушать. А Аркадий боялся, что Валя вдруг свернет в какой-нибудь переулок и оставит его одного.
Мать вернулась давно, и родители уже спали. Через прихожую пришлось идти на цыпочках. В комнате Валя заглянул в разбросанные по столу книги.
— «Элек-тро-ценфа… «Электроэнцефало… Ты врач?
— Я медик.
— Так что же я тебе про щелок рассказываю, тебе ж неинтересно!
— Ты говори, я пойму. Так что же Корзун?
— Корзун в лужу сядет. Рано или поздно. Правда, Аркадий, она всегда свое возьмет. Но из-за этого они зажмут мою селитру. Им селитра поперек горла! Но я не сдаю-юсь…
— А что, собственно, она дает, селитра?
— Тысячи рублей экономии!
— В месяц?
— Ну да, в месяц. В год. Мало?
У матери оставалась с 8 Марта начатая бутылка портвейна. Аркадий нашел ее на кухне и принес в комнату.
— Ну, за твою селитру.
У Вали круглая голова, а волосы торчат ежиком. Может быть, его селитра вроде талисмана? Нацепить ее с кольцом на палец и носить?
— Звонят, — сказал Валя. — Или мне кажется?
— И мне к-кажется, кажется. Звонят?
— Вроде звонят. Пацан мой ночами не спит. Орет, черт.
— Сколько ему?
— Пять месяцев.
— Ну пусть орет, глотку развивает.
— Это точно. Только не высыпаюсь. Малая хоть днем часок соснет… А ведь звонят…
— Я вижу, у тебя свет, — сказал, вваливаясь с чемоданом в квартиру, Кошелев, сослуживец Аркадия. — Отчего не открывал?
— Тише. Мои спят.
— Ну, если их звонок не разбудил…
— Почему ты уверен, что не разбудил?
— Я ж говорил, что звонят, — сказал Валя.
— Вы, безусловно, знакомы…
— Нет, мы не знакомы. Кошелев Дмитрий Сергеевич.
— Валя. Садись, Дмитрий Сергеевич, ты вовремя…
— Знакомьтесь, это Валя. Он выдумал селитру. А из селитры Бертольд Шварц выдумал порох. Кажется, так.
— Не хотелось тащиться в Боровое, — сказал Кошелев, — до утра ждать автобуса. А на такси в такую даль денег нет.
