квартиры в Рудельсдорфе. Как говорится, слава богу, что пока обошлось без жертв! Потом всю неделю было тихо, а в первый день февраля сгорел только что отстроенный детский сад в Новом городе. Это было уж слишком, и Алексей Петрович решил побеседовать с шефом городской полиции, старшим инспектором Герхардом Торвальдом. Человек этот был совершенно свой. Судьбу его Алексей Петрович знал, что называется, из первых рук, сам вложил в Торвальда немало сил и нервов, тем обиднее было сейчас наблюдать его беспомощность.
Старший инспектор народной полиции Герхард Торвальд, в прошлом фельдфебель вермахта, артиллерист, попал в русский плен в сентябре 1941 года под Ельней. Он ожидал «геникшусс» — выстрела в затылок, — ему дали напиться и перебинтовали искалеченное осколком плечо. Бинтовали в русском полевом госпитале, рядом с ранеными русскими солдатами. В конце 1941 года он впервые зашел в лагерный клуб и взял свою первую русскую книгу на немецком языке, — кажется, она называлась «Два капитана». Ему открылся новый мир, точнее говоря, иной мир, не такой, каким представлялась Россия и русские, когда он ступил на эту землю 22 июня. Потом было много разных книг, русских и немецких, и были яростные споры с немецкими политэмигрантами и антифашистами, были споры с такими же, как он, военнопленными. Одни говорили, что поражение вермахта под Москвой чистая случайность, что если бы не рано выпавший снег и не исключительно суровые морозы, русские были бы разгромлены и что Гитлер все равно свое возьмет. Другие — их было мало, но они тоже были! — утверждали, что разгром под Москвой сорвал планы блицкрига, а это означает затяжную войну, войну на измор, к которой Германия не готова и которую Германия, учитывая количество населения в России и ее промышленный потенциал, выиграть никогда не сможет... Торвальд метался между разумными доводами антифашистов и присягой фюреру, но стремительное летнее наступление немецких войск на Дону и Северном Кавказе почему-то не вызвало в нем былого энтузиазма: в нем уже жил червь сомнения... Потом грянул Сталинград. В лагере появились пленные из сталинградского котла. Рассказы их были убийственно просты: фюрер бросил армию на произвол судьбы во имя своего личного престижа, он запретил прорыв, и этот дисциплинированный служака, этот свежеиспеченный фельдмаршал Паулюс помог фюреру угробить четверть миллиона солдат! Теперь сомневаться было нельзя: фюрер может угробить не только четверть миллиона, он может погубить всю Германию!
Летом 1943 года, в жаркие дни Курской битвы, Торвальд в числе других делегатов прибыл в лагерь немецких военнопленных в Солнечногорске, под Москвой, и голосовал за создание национального комитета «Свободная Германия», за манифест, в котором было сказано все: и о праве немецких солдат и офицеров избавить родину от национал-социализма и фюрера, и об их долге бороться за новую Германию.
В апреле 1945 года Торвальд, — фронтовой уполномоченный комитета «Свободная Германия» при штабе одной из дивизии 65-й армии, — прошел боевое крещение...
Их собрали на курсы, таких, как он, уполномоченных, и советские специалисты читали лекции: как налаживать коммунальное хозяйство в городе, как организовывать полицию, как строить работу магистрата, что должен делать глава сельскохозяйственной общины. Война явно шла к концу: советские войска вели бои на подступах к Берлину и в Силезии, и только где-то глубоко в русском тылу, километрах в ста пятидесяти от фронта, отчаянно огрызался зажатый в стальном кольце Бреслау. В эти дни Торвальд и несколько других товарищей из группы побывали в Освенциме... Потом было общее собрание группы, и Торвальд вместе с другими подписал обращение к командующему фронтом, маршалу Коневу. Члены группы, вчерашние солдаты вермахта, просили дать им оружие и право вступить в бой с фашизмом. Из них было сформировано три взвода, им дали немецкие пятнистые комбинезоны десантников и «шмайсеры», и они пошли в немецкий тыл, в осажденный Бреслау — через развалины, дым, гарь и грохот разрывов, под нежные переливы чудесной немецкой песни «О, вы, родины звезды...», которые неслись над немецкими позициями, — пошли, чтобы нанести удар по штабам и узлам сопротивления с тыла.
Их взводом командовал лейтенант Хорст Фит, бывший лейтенант вермахта. Они наткнулись на пост эсэсовцев, Фит крикнул: «Эй, олухи, кончай стрелять, своих перебьете!», эсэсовцы подпустили их вплотную, и глаза у них были удивленными, когда их закололи. Потом Фит, Торвальд и остальные вошли в штаб дивизии СС и расстреляли всех, кто был в дежурной части, кинулись дальше, но штабные офицеры уже поняли, что к чему — бой разгорелся не на шутку. Фиту досталась пуля в живот, и он упал, а Торвальд метнул гранату...[4]
Вот он сидит, товарищ Герхард Торвальд, чудом уцелевший в Бреслау, потому что штаб дивизии СС — это такое осиное гнездо, которое не тридцати солдатам надо брать, и зря они туда полезли, слишком неравные были силы, мало кто из них тогда остался в живых, но перед их глазами стоял Освенцим, и они не могли иначе...
Что же ты приуныл, товарищ Торвальд? Ты ведь не трус, а слова тебе приготовлены хоть и горькие, но справедливые, и ты, конечно, о них догадываешься — поджигателя-то все равно надо ловить!
Алексей Петрович снял фуражку, положил на стол, налил себе стакан воды, но пить не стал — расхотелось. Спросил строго:
— Как же дальше, товарищ Торвальд?
Старший инспектор тычет себя длинным пальцем в бок, под карман синего форменного кителя:
— Этот огненный факир у меня в печенках сидит! Каждый день я жду...
— Где именно ждете, Торвальд?
— Если б знать, где! Везде! У него нет никакой последовательности: то в Новом городе, то в Старом, то в Рудельсдорфе, то опять в Рудельсдорфе. Будто на крыльях черной магии...
— Или на автомашине...
— Или на автомашине. Факир на колесах!
— А по времени как?
— Одну неделю два поджога в первой половине дня — две квартирки пенсионерок, обе на Кернштрассе. Потом три поджога во второй половине. Этот поджог, вчерашний, опять в первой...
— Посменно работает...
— И на машине. Я весь город переверну, но факира вам приволоку!
— Город, наверное, надо пощадить — пусть стоит. Проверьте, где есть автомашины, работающие посменно. А уж если поймаете этого негодяя, сами и будете с ним разбираться, и судить его будет ваш суд, немецкий: он против оккупационных властей преступлений не совершал, вы же видите. Ну, желаю удачи, товарищ Торвальд!
На том беседа и кончилась, коротенькая, на десять минут. И все упреки — в черепашьей медлительности,
