дело отнюдь не с арифметически выраженной точностью, тем не менее желание опереться на цифры при исследовании поэтического языка возникало много раз в разные эпохи. Успехи естествознания в конце прошлого века привели к тому, что и в филологии формировались направления, опиравшиеся на идеи Ч. Дарвина. Когда уже в начале нашего столетия французский филолог Г. Лансон опубликовал книгу «Метод в истории литературы» (она вскоре была переведена и на русский язык), то он отмечал увлечение «цифрами и арифметическими подсчетами» даже у таких историков литературы и критиков, как И. Тэн и Ф. Брюнетьер[68]. А в Италии в 80-х годах минувшего столетия один из виднейших филологов Франческо де Санктис выступил даже со специальным исследованием на тему «Дарвинизм в искусстве»[69].
Как видим, представление о том, что если речь идет о точности, то подобная точность должна иметь арифметико-математические формы выражения, настолько глубоко проникает в сознание многих людей, что и в искусстве подобное истолкование точности, хотя и противоречит природе самого искусства, все же много раз возрождалось и возрождается в наше время.
Известно, что Эрнест Хемингуэй любил сравнивать художественный образ у большого писателя с айсбергом, одна десятая часть которого возвышается над поверхностью океана, а девять десятых находится под водой. Художественная точность тоже предполагает нечто подобное. Все, выраженное только частично, только намеком, может казаться внешне неточным, но по существу быть глубоко обоснованным внутренне. Здесь тоже речь идет о точности другого рода, нежели точность арифметическая. В знаменитом стихотворении Фридриха Шиллера «Художники» есть слова, так звучащие в русском переводе:
В уменье пчела человека наставит
В прилежании научит червь долин…
Искусством же, человек, владеешь ты один.
7
Только догматическому сознанию кажется, что понятие оттенка и понятие точности несовместимы друг с другом. Между тем в языке они не только совместимы, но и немыслимы друг без друга. Точность без оттенков, которыми она же располагает, оказывается грубой точностью, приблизительной точностью. При этом сама точность не выступает как понятие строго функциональное.
В знаменитом стихотворении Тютчева «Есть в осени первоначальной» имеются строки, в которых сообщается, что ранней осенью «паутины тонкий волос блестит на праздной борозде». Догматическому сознанию может показаться, что борозда «праздной быть не может», что это неточное выражение, неточное словосочетание. Между тем здесь все сказано точно и лаконично. Борозда стала праздной ранней осенью: урожай уже снят и борозда больше не служит человеку, и, хотя она праздной стала фигурально, но от этого все выражение не перестает быть точным. Но эта уже знакомая нам точность функциональная, контекстная, разумеется, не арифметическая. Известно, что Гольденвейзер в своих воспоминаниях о Льве Толстом отмечал эти строки Тютчева с восклицанием Толстого: как точно сказано![70]
«Язык, – замечает по другому поводу М. Бахтин, – нужен поэзии весь, всесторонне и во многих моментах, ни к одному нюансу лингвистического слова не остается равнодушной поэзия»[71].
Больше того. Поэзия не только пользуется всеми нюансами общелитературного языка, но и дальше развивает эти нюансы и эти оттенки.
Петрарка перечислял около 400 метафор, которыми писатель может передать понятие людской юдоли. Вместе с тем большие писатели всегда понимали, что язык поэзии не должен слишком отрешаться от общелитературного языка. чтобы не утрачивать своей доступности, силы своего воздействия.
«Сочиняя „Пармский монастырь“, – писал Стендаль, – настраиваясь на надлежащий тон, я каждое утро читал две или три страницы из „Гражданского кодекса“»[72].
Так язык поэзии и взаимодействует с общелитературным языком, и отличается от него. В разных литературных направлениях, у разных писателей и в разные исторические эпохи подобное взаимодействие может быть весьма разнообразным.
Следует постоянно иметь в виду специфику языковой точности и языковых оттенков (нюансов)[73]. В языке могут бытовать и такие оттенки, которые в дальнейшем ходе развития литературного языка иногда оказываются ненужными. Старые индоевропейские языки, например, располагали десятками указательных местоимений, впоследствии не сохранившимися. Средневековые языки различали предметы близко находящиеся, немного более далеко расположенные, еще чуть-чуть дальше расположенные, расположенные по эту или не по эту сторону от говорящего и т.д. Градации были бесконечно дробными[74]. Большинство подобных местоимений позднее в европейских языках не сохранилось.
Другой пример. В старофранцузском синтаксисе отрицание передавалось с помощью самых разнообразных слов, удерживавших дробное вещественное значение: mie ʽкрошкаʼ, goutte ʽкапляʼ, pas ʽшагʼ, point ʽточкаʼ, rien ʽвещицаʼ и мн. др. К началу XVII столетия произошла генерализация одного типа, опиравшегося на pas (ne… pas). От других моделей сохранились лишь пережитки. Язык перестал ощущать необходимость располагать особыми типами отрицания с помощью таких вещественных слов, как крошка, капля, вещица и т.д. Это не означает, что язык утратил способность передавать эмоциональные оттенки. В этой сфере ресурсы языка неисчерпаемы. Но это означает, что по мере развития и совершенствования языка укрепляются и его абстрагирующие возможности в грамматике.
Так или иначе, конкретные материалы разнообразного характера показывают, что в процессе развития разных языков происходит дифференциация между оттенками, сохраняющимися в языках, и оттенками, которые позднее становятся по той или иной причине излишними, ненужными, устаревшими. Намеченная здесь проблема, сама по себе очень важная, остается до сих пор почти совсем не изученной. Вопрос в том, какие оттенки, ранее различавшиеся в языке, затем различаться перестали, и какие оттенки, ранее не различавшиеся, затем стали строго дифференцироваться. Все это весьма существенно при историческом изучении ресурсов и возможностей различных языков.
Проблема оттенков осложняется еще и тем, что сами оттенки и в лексике, и в грамматике обычно не поддаются, как мы уже знаем, чисто количественному взвешиванию. Сформулировать количественные расхождения между синонимами типа смелый, храбрый, мужественный, отважный невозможно, поэтому различия между ними должны описываться с учетом несходных контекстов, с учетом функционирования подобных слов в языке и в речи. Дело в том, что даже в тех случаях, когда математика оперирует, казалось бы, качественными отношениями, подобные качества вырастают из количественных пропорций. Это положение не так давно было прекрасно показано А.Ф. Лосевым в его глубоком исследовании[75]. Между тем понятие оттенка – это прежде всего качественное понятие, требующее функционального анализа.
Статистический метод изучения разнообразных языковых явлений возник уже в XVIII столетии[76]. Тогда же была сделана попытка с помощью статистики объяснить, почему «выживают» одни формы языка и «умирают» другие. Затем о статистическом методе вспомнили в 80-х годах прошлого столетия в некоторых направлениях младограмматического языкознания, в частности, в школе латиниста Вельфлина. Позднее, более горячо
