вынужденные с ходу противостоять тому, чему недостаточно было бы посвятить целую жизнь. Мы, в общем-то, не были физически сильнее их, но мы были блоком, на каждой позиции у нас стояли самые лучшие, ну или почти, по крайней мере самые крепкие морально, не говоря уж об опыте и о повседневной жизни, настолько безраздельно отданной ветру и остервенелому контру, что отдать концы из-за какого-то там порыва больше не маячило на горизонте наших планов. Да, я видел, как они проходят мимо, но, несмотря на расплывавшиеся пятна крови на их коже, золотоискатели не вызывали у меня особых эмоций, настолько они себе более
753
не принадлежали. Под равнодушными взглядами наших полузакрытых глаз они шли куда ветром занесет, истекая по дороге кровью, как куклы, у которых через дыры высыпаются опилки, а коленки вот-вот вывернутся наизнанку. Некоторых мы окликали, многих других — нет. В любом случае ни один из них и десяти минут не продержался бы в наших рядах, в нашем темпе, не смог бы встроиться в дисциплину, ставшую инстинктом, стать частью силы… Силы? Но что эта сила по сравнению с тем, что нас ожидало? Ее было достаточно, чтобы пустить пыль в глаза какому-нибудь неофиту, продержаться при нынешней скорости, с которой мы еще в состоянии были совладать, когда хорошего сцепления и мгновенных «Ложись!» хватало, чтобы предотвратить опасность. Но что потом?
— В пешей доступности, говоришь, Караколь?
— Ага! Мили две, наверное.
— Скоро вплавь придется, если так и дальше пойдет.
— По моему компасу, курс верный.
— Девочки, вы как?
— Нормально, Ларко!
— Кориолис? Как рука?
— Промокает. Больно.
— Мне тоже больно: но это когда я вижу, как ты улыбаешься.
— Придурок, иди давай!
— Осторожно!
π
Сокольник сорвался, сбив с ног Степпа и Аои, но молча поднялся и вернулся на свое место в крыле. Его искусно скроенная одежда была вся покрыта глиной. Это оказалось не последнее падение в строю, пока Голгот, дико сосредоточенный, натянутый как трос, не учуял наконец выход на ровную поверхность, отчего нам всем сразу
752
стало легче. Особенно фаркопщикам, которым доставалось больше других, но они даже не заикались жаловаться. Кориолис и Свезьест в жизни бы с такой задачей не справились: тянуть промокшие сани, в таком темпе да по такой местности, было под силу только нашим близнецам Дубка — невероятной все-таки мощи ребята. Да и Барбак был на уровне, теперь всем в полной мере стало ясно, насколько незаменим его опыт буксировщика.
)
«Связанные», сказал Голгот. «Связанные собственными кишками». Нет, это я ему это сказал не так давно. Удивительно, как некоторые слова пробивают панцирь и вклиниваются внутрь, чтобы некоторое время спустя выйти наружу уже присвоенными. «Сцепленные». Мы никогда не поймем, на чем это зиждилось. Я то и дело оборачивался, ища глазами Аои, мою маленькую капельку, такую легкую, подрагивающую от дождя; высматривал поверх плеча Каллирою, рыжеватое пятнышко, такую же хрупкую, похожую на огонек пламени, который вот-вот задует от малейшего порыва ветра; просил, чтобы присмотрели за Свезьестом, который шагал так далеко позади, что мне его было не разглядеть. Я все время что-то говорил, подхватывал за Пьетро, когда тот подбадривал всю группу. Он, как всегда, был безукоризнен, он никогда и ни при каких обстоятельствах не выходил из себя и без малейшего бахвальства всегда оставался для нас князем. И на словах, и на деле. Благодаря ему наша Орда и держалась, да и сдерживалась тоже, невзирая на Голгота и его вспышки гнева.
π
Дождь совсем прекратился. Песок высыхал с немыслимой скоростью. Куда ни глянь, ни единого следа порта. Я начинал сомневаться. Я действительно начинал сомневаться, что нам стоило верить Караколю. Я опасался
751
худшего. С неба упали первые медузы: мы наткнулись на нескольких огромных, развороченных, прямо на земле, — значит, ветер уплотнялся и на высоте. Но Голгота это не заставило проявить ни малейшего колебания. Он сказал нам привязаться друг к другу шеренгами и строго по компасу следовал по курсу за видением Караколя. Он больше не осторожничал, все равно не было видно, куда трассировать. Воздух вокруг был оранжевый, тягучий. Поток крупинок потрескивал, ударяя по торсу, молотил по голове. Мы натянули кожаные подшлемники и приоткрывали глаза, только когда напор немного стихал. Нужно быть готовым нырнуть в любой момент, если пойдет волна. Я отыскивал глазами малейшие выступы скал, любую впадину, в которую можно залечь. Быть начеку, быть готовым, если рванет… ничком на землю.
— Можно отсидеться здесь!
— Где здесь?
— Тут, справа, за камнем!
— Да тут и втроем не поместишься!
— Нужно идти вперед!
— Все будет хорошо, камыши. Порт уже совсем близко!
— Да в жопу его! Мы до него все равно вовремя не доберемся! Нужно залечь!
— Всем оставаться в строю! Плотнее давайте, забейте дыры.
— Аои на грани… держите ее хорошенько…
— Вот еще углубление! Это подойдет! Голгот!
— Да он тебя не слышит, Леарх! Он тебя вообще никогда не слышит.
— Заткнитесь там, в Паке!
)
Мой голос их по итогу все же успокоил. Немного. В контржурналах, которые мне доводилось читать во
750
время учебы на скриба, ярветер всегда занимал особое место. Он являл собой активный и непредсказуемый образ смерти. Все Орды сталкивалась с ярветром, некоторые по семь, а то и по восемь раз, и каждый скриб, в меру своих возможностей и знаний, старался извлечь из этого урок, который мог бы спасти последующие Орды. Уроки эти были странные, порой безумные, но чаще — глубокие и здравые. И все они так трогательно протягивали в будущее эту тонкую нить, этот дар на кончиках пальцев. Так, словно даже будучи уничтоженной, раздробленной на части, Орда все равно хранила в себе надежду, вросшую в собственную веру, надежду, что хоть одна из них, когда-нибудь, однажды, потом, дальше — быть может? — на целые столетия вперед в будущее, благодаря совместным подвигам всех Орд, достигнет наконец Верхнего Предела и что тем самым оправдает навсегда их общий путь, чем бы ни закончилась история каждой из них. Ни одному застеночнику, ни одному Фреольцу не понять силы этой связи. Именно она заставляла нас вставать каждое сотворенное Ветром утро. Благодаря ей мы выстаивали под градом, под обдирающим кожу дождем, под струями стеши, не покачнувшись,
