если так, она не вирулентна.
Это – невротическое расстройство.
И оно имеет обсессивно-компульсивный характер.
Если начнёшь рассказывать, уже трудно остановиться.
Доказательство: сам Берроуз.
Но не только он: Марк Твен, например, тоже.
Или Натаниэль Готорн.
Или Мэри Маккарти.
Или Агата Кристи.
Или Фрэнк Баум.
Или, скажем, Достоевский.
Или Мелвилл.
Или Дэшилл Хэммет.
Или Джейн Остин.
Или Эльза Моранте.
Или Тургенев.
Или Бунин.
Или Диккенс.
Или Чехов.
Или Пришвин.
Или Рэймонд Чандлер.
Или Исаак Башевис-Зингер.
А Ленни Брюс рассказывал устные байки и не мог остановиться, пока его не остановили полицейские и судебные власти.
Они его просто заткнули.
А Берроуз не мог заткнуться до последней минуты, хотя считал молчание лучшим состоянием человека.
Что же мне с этим делать?
Куда прикажете деться?
Я, конечно, не Мелвилл, но раз уж я начал, мне нужно довести рассказ до точки.
Просто необходимо!
А потом пусть наступит СУББОТА СУББОТ – молчанье.
Часть четвёртая. Берроуз
1
Томас заглушил мотор своего пикапа.
Мы находились в очередном пригороде, но недалеко от центра.
Я до сих пор помню название этой улицы: Leonard Avenue (а вот номер дома забылся).
Тихая, уютная аллея, застроенная типичными американскими коттеджами с верандами, на которых стояли кресла-качалки.
А вокруг росли старые и молодые деревья: кедры, ивы, можжевельник.
Кажется, в этом районе жили не очень-то богатые люди.
Но и не нищие тоже.
Разумеется, здесь обитали и кое-какие звери: жуки, муравьи, клопы, тараканы, мыши…
Как написал однажды Берроуз: «You want to destroy a species? Destroy its habitat, where it lives and breathes. What’s left for the artist is a pile of trash. Identical houses to the sky».
2
– Приехали, – сказал Томас. – Вот его Аламут, его замок, его крепость.
3
Дом Берроуза скрывался за стволами и ветвями.
Он заставил уважать себя с первого взгляда.
Всё моё внимание, накопленное в жизни, сосредоточилось на этом доме.
Если бы в эту минуту на Канзас сбросили водородную бомбу – даже и тогда бы я не отвлёкся от лицезрения берроузовского дома.
А если бы мне сообщили о смерти отца или мамы?
Не знаю, не знаю.
Как сказал какой-то американский писатель (о Берроузе или ещё о ком-то): THE EARTH IS FULL OF HIS GLORY.
4
Мы взобрались на веранду одноэтажного дома красно-кирпичного цвета.
Дом был деревянный, крытый дранкой.
Перед ним росли розы.
Вообще, там было много растений.
На веранде валялась кошка: серая, с длинной седеющей шерстью.
Она выглядела как заправская потаскуха.
Томас сказал ей:
– Hello, little whore Calico.
В ответ кошка зевнула, показав филигранную пасть с игольчатыми зубами.
Томас постучал в чёрную дверь с матовым окошком:
– Туки-туки…
Сбоку от двери лежал кусок мрамора с высеченным на нём словом: BUR-ROSE.
5
Мы ждали и ждали.
У меня бешено колотилось сердце.
Что будет?
Что будет?
Я стоял перед дверью человека, которого Норман Мейлер назвал единственным американским писателем наших дней, одержимым гением, – как Шекспир или Кольридж.
Я стоял перед дверью человека, сотворившего из себя легенду.
Я стоял перед дверью человека, прозванного Великим Белым Хамелеоном.
Я стоял перед дверью человека, сказавшего: «Soolong, suckers. I’m off to greener pastures».
Я стоял и дрожал от нервного восторга.
Я стоял и ждал какого-то чуда.
В конце концов дверь открылась.
Я потерял последний шанс сбежать оттуда.
О боже!
6
Я увидел крепкого парня в круглых очках и жёлтой ковбойской рубахе.
Это был Джеймс Грауэрхольц – литературный секретарь и партнёр Берроуза, находившийся при нём неотлучно.
Выглядел он браво, словно только что заарканил мустанга.
Но и как-то напряжённо.
Видимо, профессия секретаря обязывала его быть начеку и постоянно тревожиться о своём боссе.
Это, конечно, непросто.
– Hello, James, – сказал Томас.
– Hi, Thomas, – сказал Грауэрхольц и посмотрел на меня сурово.
Я улыбнулся, но ладони у меня вспотели.
Томас сказал, что я русский художник, страстно желающий повидаться с автором «Городов красной ночи».
Грауэрхольц кивнул и дал мне руку:
– Come in please.
О боже!
Мы прошли в холл, где стоял буфет, стеллаж с книгами, обеденный стол и журнальный столик.
Комната смотрелась слегка халтурно.
В ней витал запах кошачьей мочи: застарелая, набегающая волнами амбра.
Грауэрхольц предложил нам выпить, а сам куда-то смылся.
7
Около часа мы сидели с Томасом и сосали из горлышек пиво.
Я, конечно, подошёл к стеллажу и поглядел на стоявшее там чтиво.
У Берроуза были разные книги: по медицине, по древним цивилизациям, по ядовитым змеям и насекомым, по преступлениям и необычным психическим феноменам, по лекарственным растениям, по галлюциногенам, по неопознанным летающим объектам, по холодному и огнестрельному оружию разного рода.
Pulp fiction в цветных обложках: детективы, фантастика, книжки про монстров, истории об эпидемиях и катастрофах.
Из «серьёзных» писателей я заметил роман Нормана Мейлера «Вечера в древности» и биографию Жана Жене, написанную Эдмундом Уайтом.
Ещё была эзотерическая и популярная литература об умирании и смерти.
На стенах висела кое-какая живопись, офорты.
Одна работа представляла собой деревянную пластину с пулевыми дырами и всполохами краски.
Это был образчик gunshot paintings – художественной техники, практикуемой Берроузом в последние годы его жизни.
На буфете виднелись статуэтки: деревянная змея, каменный скорпион и глиняный хамелеончик.
Из ведра в углу торчали кии, биты и трости.
8
Томас сказал:
– Давай выпьем чего-нибудь покрепче.
Я не знал, что ему ответить.
Я уже и так напился.
Я ждал Берроуза, но он не появлялся.
Я подумал: «А может, мне всё это снится?»
Томас сходил на кухню и принёс бутылку виски и два стакана.
И мы выпили с ним, а потом повторили…
9
И вдруг появился Берроуз.
Он вошёл неслышно, как дикий зверь, и крикнул:
– Я слышал, у нас в гостях русский! А у меня был кот по имени Руски!
Он был очень худ и совершенно развинчен.
Он сутулился, и у него дрожали руки.
Зелёная куртка военного образца на нём болталась.
Светлые штаны провисали на заду и коленях.
Тяжёлые коричневые ботинки топотали, словно на марше.
Его одежда была отчасти рабочего, отчасти армейского типа – никаких элегантных костюмов-троек, никаких галстуков, как на известных фото.
Ну а без одежды он выглядел бы как скульптура Джакометти – с одним
