Рони, задыхаясь, пытался оторвать цепкие пальцы отца, но сил у него, конечно, не хватало.
– Отпусти его, – визжала Дейзи. – Ты его насмерть задушишь.
– Пусть не приказывает! – тупо твердил Большой Роан, плохо понимая, что он делает.
Мне было всего семь лет, но бейсбольные тренировки с братьями не пропали даром. Руки у меня – о-ого-го, и биту я бросаю далеко и точно. Раздумывать было некогда. Мне не хватало воздуха, я почти ослепла от ярости и ужаса. Я вытащила из корзины крутое яйцо, откинулась назад и со всей силы всадила его между лопаток Большого Роана.
Он по-прежнему держал Рони за горло, но, ослабив хватку, изумленно оглянулся через плечо. Я вытащила еще одно яйцо и замахнулась.
– Отпусти Рони!
– Какого дьявола? – пробормотал Большой Роан.
Очередной снаряд я влепила ему точнехонько между глаз.
Удар попал в цель. Роан был здорово пьян. Его глаза закатились, и он отвалился в сторону. Я убила его. Я была в этом уверена. Я убила его в Светлое Христово Воскресение. Рони медленно поднялся. Его лицо посинело, на шее отпечатались следы толстых пальцев Роана. Рони хватал воздух ртом. С губ его стекала слюна, и он вытер ее рукавом. Стоял он очень неуверенно и, подняв голову, рассматривал меня остановившимися серыми глазами.
– Это за Нили Типтона, помнишь? – сказала я, чтобы избежать его благодарности. – И за то, что вытворяли Эрлан и Гарольд. Мы квиты.
Он слабо кивнул.
Всё это продолжалось не больше тридцати секунд. Мама и все остальные едва успели подбежать к нам. Откуда-то появился этот вшивый муж Эдны Макклендон, и вместе с женой они помогли Рони втащить его отца в грузовик.
– Я убила его? – спросила я маму.
Слезы текли по моим щекам.
– Нет, – ответила она, обнимая меня одной рукой за плечи. В другой у нее был револьвер. – К сожалению, нет.
– Мама, он сказал, что малыш Сэлли – сын дяди Пита.
Рот мамы сжался. Щеки порозовели.
– Есть вещи, которые не обсуждают, – заявила она.
– Но дядя Пит все время приходит к Сэлли! Я слышала об этом и…
– Клер Карлин, никого не касается, что делает твой дядя. И никогда не повторяй сплетни.
Рони за все это время не произнес ни слова. Он молча вскарабкался в кабину грузовика. Ему двенадцать лет, и в Пасхальное воскресенье он везет своего в стельку пьяного отца домой. По его лицу видно было, Насколько он унижен. Я не могла позволить ему уехать вот так. Я со всех ног помчалась к темному “Кадиллаку”. Дверца была не заперта. Я рванула ее на себя и выхватила из корзины того самого огромного шоколадного зайца, с которого и начались все мои сегодняшние несчастья.
Я подбежала к грузовику, когда мотор уже вовсю урчал. Рони недоуменно уставился на меня. Я сунула зайца ему в руки.
– Возьми его, – я чуть не плакала. – Это тебе от меня. Не потому, что сегодня Пасха, не из-за Иисуса, и это не благотворительность. Это потому, что ты мне нравишься. Возьми его и съешь!
Рони пожал плечами, чтобы скрыть замешательство. Меня мутило от запаха пота, застарелой грязи, нестираной одежды, но я не отошла, пока грузовик не тронулся с места.
Потом я поспешно раздала пасхальные корзины притихшим, напуганным детям. Сэлли побежала в дом, унося с глаз долой своего малыша, сына дяди Пита, а значит, моего кузена. Это было правдой. Мне не позволили говорить об этом, но это было правдой.
Я старалась закончить побыстрее, не дожидаясь, чтобы кто-нибудь из детей сестер Макклендон сказал мне “пожалуйста” или “спасибо”. Мне было так стыдно за всех нас.
* * *
Один из кузенов папы, Винс О’Брайен, муж Руби, был городским шерифом. Руби, когда мы вернулись, все ему рассказала, и он послал пару своих помощников на Пустошь, чтобы убедиться, что Рони ничего не грозит. Но Большой Салливан все еще спал в грузовике, а Рони благоразумно убежал в горы. Он знал, когда ему лучше исчезать.
Меня очень хвалили и говорили, что я поступила, как добрая христианка, выйдя против Большого Роана, как Давид против Голиафа. Эван пытался прочесть мне эту библейскую легенду, но я попросила его заткнуться и оставить меня в покое. Мне нужно было о многом подумать.
У меня было так много всего, а у Рони ничего. Вот что в очередной раз явилось результатом моих размышлений. Я поклялась исправить эту вопиющую несправедливость всеми доступными мне средствами.
Глава 4
Мне вообще-то нечасто удавалось увидеть Рони, особенно после того, как он стал учиться в средней школе, но слышала я о нем постоянно.
– Рони Салливан явился сегодня с огромной шишкой на лбу, – рассказывал однажды вечером Хоп последние школьные новости. – Я слышал, что он застал Эрлана и Гарольда, когда они опять пытались разбить его ящик для писем. Ну они ему, конечно, как следует наподдали.
– Мама, ну сделай хоть что-нибудь, – умоляла я. – Они из него все мозги выколотят.
Мама вздыхала и поглядывала на свою мать. Бабушка Элизабет считала, что Эрлан и Гарольд были бы мягче и добрее, если бы их мать, жена дяди Пита, не умерла молодой. Но каковы бы они ни были, в конце концов, они ее внуки.
– В детстве нужна мать, тогда дети вырастают более тонкими и добрыми людьми, – говорила она с горечью. Придумав себе такую отговорку, она предпочитала не обращать внимания на выходки мальчишек.
Прабабушка Алиса, впрочем, всегда огрызалась.
– Пит не очень-то убедительный пример, а ведь его мать как будто бы до сих пор жива, – и она окидывала бабушку торжествующим взглядом, добавляя: – Все дело в дурном воспитании.
Бабушка Элизабет начинала плакать. Мама успокаивающе похлопывала ее по руке и обращалась к папе:
– Я уже устала убеждать Пита. Может, ты попробуешь еще раз?
Папа вздыхал. Он был близок с другими братьями мамы, но Пита выносил с трудом.
– Он никого не слушает, – досадливо отмахивался отец, и все продолжалось по-прежнему.
– Рони скоро бросит школу, – предсказывал Эван, самый добросердечный из моих братьев, – никто не может вынести таких издевательств.
Эван почти хотел этого. Ему не доставляли удовольствия ежедневные мучения Рони. Я думаю, Эван лучше других понимал такие вещи, потому что у него была когда-то астма. Тогда он не мог бегать и играть, как другие, и дети дразнили его. Он умел сочувствовать.
Я была вне себя. На следующем семейном сборище я подошла к Эрлану и Гарольду, чтобы проклясть их.
– Чтоб вы сдохли, и пусть канюки склюют ваши кишки, – выпалила я и добавила почти совершенно спокойно совсем другим тоном: – Надеюсь, что болезнь, от которой вы умрете, будет мучительна.
Они засмеялись.
Но вопреки предсказаниям Эвана, Рони держался, как сорняк на пастбище. У него не было денег на хорошие тетради и карандаши или на то, чтобы поехать с классом в Атланту на концерт или в музей науки. Я и мои родичи принимали это как само собой разумеющееся.
