В небольшой комнатке, заставленной шкафами с растопыренными дверцами, из которых выпирали папки и бумаги, за огромным столом сидел человек в солдатской гимнастерке и старательно писал химическим карандашом в самодельной тетради.
— Здравия желаю, господин-товарищ младший унтер-офицер! Старший унтер-офицер Николаев в ваше распоряжение прибыл! — шутливо доложил Иван, распахнув объятия: — Здравствуй, Леха!
— Здравствуйте, товарищ, — сухо отозвался старый друг, не отрывая глаз от писанины. — Садитесь.
— Леша, это ты? — нерешительно спросил Иван, присев на краешек стула. Вроде по фигуре и по лицу — он.
— Алексей Николаевич, — поправил Курманов и, подняв-таки взгляд, сказал: — Слушаю вас внимательно!
Ивану показалось, что ему принародно плюнули в лицо. Немного помешкав, встал, надел фуражку:
— Извините, товарищ. Думал, друга своего фронтового повидаю, да обознался. Похожи вы с ним, — криво усмехнулся, добавив: — Были похожи.
Повернувшись, пошел к выходу, но в спину ударил голос:
— Постойте, товарищ.
Ивану обида застила глаза так, что хотелось не то плакать, не то морду кому-нибудь набить, ногой открыл дверь кабинета.
— Да постой ты, — схватил его за руку начальник отдела управления. — Сядь!
Курманов с трудом усадил Ивана на стул и сел рядом.
— Иван Афиногенович, не сердись! Пойми, я на службе. Значит, тут я тебе не фронтовой друг Леха Курманов, а Алексей Николаевич, товарищ Курманов, ответственный работник. А ты для меня не старослужащий Иван Афиногенович, что премудрости воинской наставлял, от фельдфебеля защищал, а товарищ Николаев. Понял, Афиногеныч?
— Так точно, товарищ Курманов, понял, — глухо ответил Иван. — Разрешите идти?
— Да ничего ты не понял! — подскочил Алексей. — Я как начальником стал, ко мне с прошениями идут — не брат, так кум, не кум, так сосед. Тому справку выправить, чтобы от налогов освободили, этому земельки бы прирезать, тьфу. А откажешь — обижаются! Как так, Лешка Курманов, нос задрал выше Ивана Великого, для родичей с соседями расстараться не хочет?! Не серчай, а? — просительно посмотрел начальник отдела на старого товарища, обнимая его за плечи. — Я с этой службой сам скоро с ума сойду.
— Да ладно, — примирительно сказал Иван. — Я понимаю. Сам начальником в трансчека служил, знаю, каково оно — отказывать. Но не боись, Алексей Николаич — мне от вас ничего не надо. Терпеть не могу просить.
— Помню, — с уважением кивнул Крманов, перебираясь обратно за стол. — Ты, извини Иван Афиногенова, дел у меня завал. Как-никак начальник управления административных органов. В подчинении — губмилиция, уголовный розыск, лагерь исправительный. Почитай, кроме ВЧК — ну, ГПУ теперь, все силовые структуры. Каждый день жалобщики табунами идут. Вон, тетка пятый раз пришла на зятя жалобиться. А я что сделаю? На службе парень в рот водки не берет, пьяным никто не видел. И соседей уже опрашивали — божатся, что ни разу не видели, чтобы он жену свою колом гонял. Так-то вот. Если за одни слова из милиции выгонять, кто работать будет? Там и так-то только половина штата. Коллегия через десять минут, а у меня еще конь не валялся…
— А что на коллегии? — усмехнулся Николаев, вспоминая заседания, на которых и ему приходилось бывать. Помнится, речей произносилось много, а толку — нисколько.
— Да все тоже… — неопределенно протянул Курманов.
— С дезертирством вроде дел не должно быть — война закончилась, — стал рассуждать вслух Иван. — Кто саботажил, тех давно в расход пустили, а контрикам в нашей губернии взяться неоткуда. А возьмутся — так это Чека решать станет, не милиция. Разве что борьба с самогонщиками да конфискация оружия. Так?
— Точно, — кивнул Курманов и с любопытством посмотрел на Ивана: — А ты, Афиногеныч, откуда знаешь?
— Ну как же не знать? — усмехнулся Николаев. — С оружием — тут все просто. Так и в семнадцатом было. Народ с фронта пёр, у каждого если не винтарь, так наган с собой. А после Гражданской так у половины "максимы" стоят. А оружие — это для новой власти одна сплошная головная боль. И с самогонкой все просто. Я уже наслушался, как милиционеры с самогоноварением борются. День борются, ночь борются, пока все, что изъяли, не уничтожат. Ух, люто уничтожают!
— Ну, бывает и такое, — не стал кривить душой Алексей Николаевич. — Разбираемся, под суд отдаем. Ну сам понимаешь, где сейчас людей-тο в милицию набрать? Оклад мизер, обмундирование — только звездочки синие прислали. Еще хорошо, паек выдают да одежду какую-никакую подкидывают. Цинцарь, бедолага, с ног сбился, чтобы хоть как-то народ на местах удержать.
— А что, губначмил до сих пор Цинцарь? — удивился Иван.
— А куда ему податься-то теперь? — пожал плечами Курманов. — В Венгрию вернется, так расстреляют его.
Людвиг Людвигович Цинцарь, бывший гонвед австровенгерской армии, попав в русский плен, строил шлюзы на реке Шексне. После революции стал активным борцом за Советскую власть. Правда, бравый интернационалист, по-русски, помнится, говорил плохо.
— Как он? Русский язык выучил?
— Материться умеет, а что еще? — усмехнулся Алексей. — Как выдаст: "В душу твою колом да в титулярного советника, через два присвиста!", не то что подчиненные — лошади шарахаются! Бюро губкома ему уже два выговора влепило за матюги. Ну, Цинцаря на повышение скоро пошлют, Крымской милицией руководить, он уже и дела сдает. Степанова Виктора не помнишь? Тоже из наших, из Кириллова. Правда, не из солдат, а из матросов балтийских, — с легким сожалением добавил он. — Но не анархист, большевик. Замом у Цинцаря ходит, недавно орденом наградили, за подавление Кронштадтского мятежа.
— Кто еще остался? — поинтересовался Николаев, подразумевая тех, кто устанавливал когда-то новую власть в Череповецком уезде. — Я ведь из армии неделю назад пришел, ничего не знаю. Сам понимаешь — встретили, то-сё.
— Жена-тο рада небось, — кивнул с пониманием Курманов, а Иван, смущенно кашлянув, не стал рассказывать, что неделю провел у вдовой солдатки.
— Ладно, Алексей Николаевич, — поднялся Николаев со стула, заметив, что друг украдкой поглядывает на стол, где лежали бумаги. — Не буду тебя задерживать, пойду я. Дела у тебя.
— Дел — начать и кончить, — с облегчением сказал Курманов, провожая старинного приятеля. — Ты уж не серчай, Иван Афиногенович. И у нас завал, а что в Поволжье творится — слышал небось?
— Как не слышать, — вздохнул Николаев. — Народ, говорят, с голодухи не то что траву, а мертвяков ест.
— Вот-вот. Думать надо, как Поволжью помочь. Мы не поможем, никто помогать не станет. Прости, — еще раз повинился Алексей. — Давай-ка сегодня вечерком, часов в восемь, а лучше в девять, ко мне домой приходи. Чайку попьем, о жизни поговорим. Я в бывшем доме купца Чеснокова живу, на Социалистической. Ну, бывшая Благовещенская. Там рядом еще училище женское, кирпичное. Ты где остановился?
