то время многие разделяли уверенность этого человека.
Могла ли эта амбиция быть реализована на практике — вопрос, не имеющий ответа. В конце концов, еще до смерти Генриха V она была разрушена благодаря успеху министров Дофина в создании параллельного правительства в Бурже и Пуатье, дублирующего основные политические и судебные институты оставшиеся в Парижа. Враги Дофина презрительно называли его "Буржским королем". Но Буржское королевство было реальностью. Офицеры Дофина имели эффективный административный контроль и мощную поддержку населения тех регионов, которые признавали его королем. Граница между двумя королевствами Франции никогда не была непроницаемой. Но постепенно нарастало ожесточение, поскольку каждая сторона конфисковывала имущество подданных другой и рассматривала контакты через границу как измену. Последние кампании Генриха V и первые кампании герцога Бедфорда были направлены на ликвидацию дофинистских очагов сопротивления на севере, а не на преследование Дофина в самом центре его владений, что усиливало разделение. После того как Буржское королевство устоялось и окрепло, для его завоевания потребовались бы средства и люди в масштабах, значительно превышающих совокупные ресурсы обанкротившегося английского королевства и разоренных войной провинций северной Франции. В результате сложилась удручающая патовая ситуация, из которой не было очевидного выхода.
В конце жизни Генрих V, похоже, и сам осознал это. Война, по его словам, будет "долгим, опасным, рискованным и очень трудным делом между хорошо мотивированными сторонами". Именно по этой причине он согласился на посредничество Амадея VIII, герцога Савойского. Он также приветствовал миссию картезианца Никколо Альбергати, легата, направленного Папой Римским ко дворам всех трех сторон для поддержки мирного процесса. Мы не знаем, какую сделку имел в виду Генрих V, но некоторые сообщения о его последних словах друзьям, собравшимся у его смертного одра, говорят о том, что если бы его право на Нормандию и, предположительно, Гиень было признано, он мог бы отказаться от своих притязаний на остальную Францию вместе с троном. В этом случае Англия получила бы управляемый блок территорий на севере Франции, который было бы легче защищать.
Генрих V имел огромный авторитет, чтобы согласиться на это, не дискредитируя себя в глазах своих соотечественников. Его преемники оказались в более щекотливом положении. Регент и советники жили под сенью мертвого короля. Они были опекунами его малолетнего сына. В этом качестве они могли принимать любые временные меры, но, как им казалось, они не могли отказаться от его прав без его согласия, которое он не мог дать до своего совершеннолетия. В результате англичанам нечего было предложить Дофину, и после смерти Генриха V они отказались от переговоров и были обречены на бесконечную борьбу за дело, которое, как они постепенно осознавали, было безнадежным. Подразумеваемое обещание мира, которое оправдывало договор Труа в глазах многих французов, оказалось иллюзией. Канцлер Бургундии Николя Ролен был одним из первых сторонников договора, но быстро разочаровался в нем. "Они называли его мирным договором, — писал он много лет спустя, — но с таким же успехом его можно было назвать договором войны и разрушения"[35].
Что прежде всего придавало правдоподобие притязаниям англичан на истинное правительство Франции, так это обладание Парижем. Но в 1422 году город был лишь тенью себя прежнего. Он страдал от многолетней периодической блокады, принудительных налогов, политических запретов и насилия толпы. После смерти Карла VI в городе впервые за много веков перестала существовать королевская резиденция. Лувр превратился в государственную тюрьму и арсенал, а его сторожевая башня была отдана под мастерскую. Придворные, некогда заполнявшие дворы и сады Отеля Сен-Поль, исчезли, и единственной заметной обитательницей этого дома осталась вдова Карла VI Изабелла — одинокая, забытая всеми женщина, живущая за закрытыми дверями в комнате, выходящей окнами на улицу Сент-Антуан. Дворцы крупных территориальных магнатов и особняки министров и финансистов королей Валуа были конфискованы или заброшены. Немногочисленные союзники Англии среди французских баронов сторонились города, который всего два десятилетия назад был центром цивилизованного мира. Герцог Бургундский редко посещал Париж и позволил прийти в упадок Отелю д'Артуа, старой штаб-квартире своего отца. Особняк герцога Бретонского у Лувра в 1429 г. был описан как "пустой, разрушенный и необитаемый". Герцог не появлялся в нем с лета 1417 г. и в конце концов отдал его за бесценок. Великие итальянские банкиры и купцы уехали в Брюгге и Антверпен, чтобы больше никогда не вернуться. За полвека, прошедшие после восстания кабошьенов в 1413 г., (единственный сравнимый период пустоты в архитектурной истории города) не было построено ни одной примечательной церкви, ни одного нового особняка или общественного здания. Характерным памятником этих лет стало торжество смерти в виде фрески Пляска смерти на кладбище Святых Невинных у рынка Ле-Аль, завершенная в 1425 году. Смерть изображенная в виде скелета, приходящей за мужчинами и женщинами, тщетно цепляющимися за жизнь, оставалась самым знакомым образом Франции XV века для многих поколений парижан, пока кладбище не было окончательно снесено в 1785 году[36].
Бегство богатых и влиятельных людей было видимым симптомом глубокого демографического и экономического кризиса в жизни Парижа. С начала века его население сократилось вдвое. Любое современное описание города в эти годы отмечало зрелище полуразрушенных и заброшенных зданий и пустующих мастерских, которых, по правдоподобной оценке 1424 года, насчитывалось 24.000. Эти мрачные картины подтверждаются документами. В годы расцвета мосты через Сену были усыпаны магазинами и домами, но треть зданий на мосту Нотр-Дам теперь была закрыта и заброшена. Арендная плата упала до исторически низкого уровня. Особенно сильно пострадала торговля предметами роскоши. Несколько выдающихся мастеров нашли работу у герцога Бедфорда и его окружения, но большинство мастерских закрылось. Один иллюминатор рукописей утверждал, что из-за отсутствия работы ему пришлось устроиться сержантом в Шатле. В 1433 г. один ювелир заявил, что его ремесло — самое малодоходное в городе. По его словам, у тех, кто продавал хлеб, обувь и другие товары первой необходимости, хотя бы были покупатели. Однако и это не всегда было правдой. Большая часть рынка Ле-Аль, некогда бывшего центром распределения продовольствия в городе, была заброшена, а его здания находились в состоянии разрушения. Гильдия мясников, бывшая самой богатой в городе, в 1427 г. жаловалась на то, что многие из ее членов остались без работы и голодают. За первое десятилетие английского режима в Париже число лицензированных оптовых торговцев вином сократилось с шестидесяти до тридцати четырех, и даже это считалось больше, чем мог выдержать рынок[37].
При всей своей убогости Париж все же обладал мощным символическим статусом. Как заметил один бургундский советник, он был "сердцем мистического тела королевства". В стране, где были сильны провинциальные узы, монархия была единственным подлинно национальным институтом, и Париж был ее резиденцией с XII века. Здесь располагались все органы власти: королевский Совет, судебные канцелярии королевского двора, Парламент, служивший высшей апелляционной
